Мысли о «Совке»

мнение иноагента

Дмитрий Травин. Как образ Штирлица легитимизировал буржуазный образ жизни.
В августе 1973 г. нам показали "17 мгновений весны". Этот сериал имел вовсе не киношное значение. Он отразил столь важные перемены в жизни СССР, какие никогда не отметит учебник Мединского. Фильм отразил стремление советских людей к буржуазности, к неброской красоте быта, к формированию образа жизни, характерного для общества потребления. В Штирлице мы узнавали самих себя, но в то же время видели, что жить человек вроде нас может совсем-совсем по-другому: не теснясь в малогабаритных квартирках, не стоя долгими часами у плиты и не давясь в общественном транспорте.
Пожалуй, быту главного героя в этом фильме уделено больше внимания, чем в любом французском или американском кино той эпохи. Для Голливуда буржуазное благополучие – лишь фон, на котором происходят события. Для «Мгновений» демонстрация буржуазного благополучия Штирлица – одна из важнейших задач.
Вот Штирлиц прогуливается, не спеша, в хорошей, идеально подогнанной по фигуре штатской одежде, которую не пришлось покупать из-под полы у фарцовщика. Вот едет он на автомобиле в пригород Потсдама, где живет на природе в уютном особняке. Вот открывает он ворота собственного дома, загоняет машину в подземный гараж, а затем возвращается и по-хозяйски неторопливо ворота закрывает. Ведет себя как истинный собственник, требующий соблюдения privacy.
А как уютен у Штирлица интерьер! Вот чудно потрескивающий дровами камин, греющий душу советскому обывателю, не знающему иного тепла, нежели то, что идет от батарей центрального отопления. Вот аккуратная прислуга, которая приготовит ужин усталому господину, а после оставит его отдыхать в одиночестве. Вот щедрый запас хорошего импортного коньяка, бутылку которого можно достать из шкафа хоть ночью и не бежать за «фугасом» к грузчику из соседнего магазина. Бутылкой дорогого напитка получил как-то раз по башке бедный, доверчивый Холтофф, но это не испортило уютной обстановки коттеджа Штирлица, а лишь подчеркнуло, что не следует шпионам, доносчикам и идеологизированным партийцам вторгаться к порядочным людям.
Особо уютен этот дом становился в грозу. Где-то за окном грохочет гром, буря бушует так, что свет, порой, гаснет. А Штирлиц опустит плотно шторы, зажжет свечи, наденет вместо эсесовской формы (поставлявшейся, кстати, не кем-нибудь, а Гуго Боссом) мягкую теплую кофту и сядет за стол разгадывать присланную из Центра загадку под названием «Операция “Санрайз кроссворд”», напоминающую чем-то хороший кроссворд из популярного журнала «Огонек», частенько скрашивавшего вечера советского человека 1970-х. Быт Штирлица был прообразом быта современного нового русского из поколения семидесятников, обзаведшегося автомобилем, приличным загородным домом, уютной мебелью, хорошей одеждой, винным погребом и приходящей прислугой. Все то, что толковый юноша 1970-х видел когда-то на экране телевизора, к концу нулевых он смог реализовать на практике. При этом, порой, совершенно не подозревая, где, как и почему в его голове сформировался идеальный образ светлого будущего – чисто буржуазного и ни в коем случае не коммунистического.
«Ну, батенька, Вы и сравнили: герой, патриот Штирлиц (полковник Максим Максимович Исаев) и некий новый русский, срубивший бабла на полузаконных экспортно-импортных операциях», – скажет кто-нибудь в этом месте и даже покрутит, небось, пальцем у виска. Формально и впрямь сходства вроде бы не прослеживается. Однако сходство это наверняка обнаруживается, если взглянуть на Штирлица из внутреннего мира семидесятника. Какой человек внутренне станет сознательно принижать себя? Какой человек не сравнит себя с героем? Какой человек откажется считать свой труд полезным обществу? Значение образа Штирлица для поколения семидесятников как раз и состояло в том, что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», как справедливо отмечал еще Александр Пушкин. Или, проще говоря, можно быть героем, патриотом и вести уютный буржуазный образ жизни. Можно делать важную для людей, для отчизны, для человечества работу и в то же время не забывать о себе, о своем повседневном комфорте. Можно днем все силы отдавать родине, но при этом регулярно проводить вечера в кафе «Элефант».
Более того, в разговоре с пастором Шлагом Штирлиц откровенно признается в любви к Парижу. Не к Парижской коммуне и не к парижскому пролетариату, тяжко эксплуатируемому французской буржуазией, а именно к Парижу. Центру культуры, где звучат песни Эдит Пиаф. Где праздная публика слоняется по бульварам. Где есть кафе, есть свобода, и нет тоталитарного режима. Да, по какой-то причине именно Париж (не Лондон и не Нью-Йорк) был для советского человека 1970-х истинным символом иной жизни. Авторы фильма тонко уловили это и, вложив похвалу Парижу в уста столь обаятельного героя, как Штирлиц, сделали французскую столицу уже не скрытой, а почти официальной мечтой советского человека (интеллигента, во всяком случае). Словом, образ нашего (!) Штирлица выполнял, как бы, тайную миссию. Он раскрепостил семидесятника. Он разорвал связь между такими явлениями, как самоотвержение и уважение к себе. Коммунистическая идея вплоть до 1970-х гг., так или иначе, возвышала тезис «раньше думай о родине, а потом о себе». Штирлиц же жил так, что любой человек на родине ему позавидовал бы. Но при этом своим благородным трудом разведчик заработал звание Героя Советского Союза.
Бок о бок со Штирлицем шел пастор Шлаг – образ интеллектуальной буржуазности. Шлаг не ходил в кафе «Элефант», но ходил в церковь и играл там на органе. Шлаг обладал огромной библиотекой, наделявшей его дом «профессорским» уютом, не менее значимым для многих, чем уют камина, коньяка и плотных штор. А самое главное пастор Шлаг демонстрировал, что можно быть «дельным человеком» и думать о красе трансцендентного мира. Думать о Боге. О спасении души. О смысле существования. Искусство, таким образом, легитимизировало буржуазный образ жизни во всех его проявлениях...
***

ЖЖ напомнил мою запись от сентября 2016 года:
«Продолжаю перечитывать лекции методолога Щедровицкого 1981 года. Он упоминает, что Совмин СССР купил дорогую ситуационную игру у Франции. Усадил за неё своих экспертов (в основном докторов экономических наук). И вот что у них вышло:

«Решили поиграть в игру «Франция»: профсоюзы, партии, совет министров и т.д. В игре за 5 лет мы превратили Францию в пустыню. Там ничего не осталось под нашим руководством. Возникла гражданская война, и всё полетело, всё вдребезги.
Почему? Да потому что каждый из наших играющих нёс нашу культуру и элементы нашей организации. Банкиры давали деньги только под высокие проценты. Кабинет министров всё время увеличивал налоги. Люди перестали работать. Партии шли стенка на стенку. И всё под нашим руководством во Франции пошло вразнос».

Ещё раз напомню, это 1981 год.
(Проще говоря, Щедровицкий пишет, что стало бы с развитой западной страной, пересади туда российскую систему управления)