Планы, воровство технологий и термоядерное оружие

Началом нового этапа можно считать докладную записку Зельдовича и Сахарова от 14 января 1954 года «Об использовании изделия для целей обжатия сверхизделия РДС-6с». В переводе с «объектного» языка – как обжать Слойку с помощью атомного взрыва. Ключевая идея здесь в том, чтобы обжатие обычной взрывчаткой заменить атомным взрывом - тогда в Слойку можно заложить больше термоядерной начинки - LiDочки. Ключевое выражение здесь – «атомное обжатие», сокращенно АО.

Спустя несколько месяцев из размышлений над атомным обжатием возникла, по выражению Сахарова, «новая идея принципиального характера», которую он, из-за привычных уже ограничений секретности, назвал в своих воспоминаниях Третьей идеей (после Первой и Второй идей 1948 года – Слойки и LiDочки). При этом отметил, что «в некоторой форме, скорей в качестве пожелания, «третья идея» обсуждалась и раньше», но не указал, что это он сам еще в январе 1949 года, в первом же своем отчете о Слойке, упомянул «использование дополнительного заряда плутония для предварительного сжатия Слойки»[215].

 

Уже с самом общем виде идея атомного обжатия поражает воображение. Ведь она означает, что всеуничтожающий атомный взрыв в миллионную долю секунды – прежде чем превратиться в страшный гриб, – должен сделать некую вполне определенную работу – симметрично сжать совсем другое, хитро устроенное сооружение, находящееся, скажем, на метровом расстоянии от центра атомного взрыва. Под началом Сахарова термоядерными расчетами вместе с другими занимался тогда молодой физик Владимир Ритус. Он покинул Объект в мае 1955, и помнит свои чувства того времени. Услышав о новой идее, он поразился: «Как?! Неужели не разнесет всё?!»

 

Один из руководителей ядерного проекта, А. П. Завенягин, инженер по образованию и генерал по званию, предложил простое военное решение: обложить Слойку несколькими атомными бомбами со всех сторон и взорвать их одновременно. Схему инженер-генерала назвали «канделябром»: внешние атомные «свечки» должны были зажечь центральную – термоядерную.

Однако физик к такому «канделябру» не мог отнестись всерьез.

...

Источник атомного обжатия должен быть один, и Сахаров понимал это, высказывая свое «пожелание» в 1949 году. Но как одним атомным взрывом обжать Слойку со всех сторон? Геометрия не дает. Физикой следовало перехитрить геометрию - и это было зело трудной задачей.

В упомянутой записке от 14 января 1954 года об «изделии, обжимающим сверхизделие» на первой странице рукой Зельдовича нарисована простая схема. Между Слойкой С и дополнительным атомным зарядом А поставлена перегородка Д, чтобы прикрыть Слойку от лобового воздействия атомного взрыва хотя бы на миллионные доли секунды и дать возможность «осколкам» взрыва, обогнув перегородку с краев, сжать Слойку с боков.

Теоретики попросили экспериментаторов проверить возможность такого хода событий, но ничего путного из этого не вышло – моделирующий слойку шар сплющился в блин[217]. Так что идея осталась в стадии пожелания, хотя и была нарисована на первой из шестнадцати страниц докладной записки.

...

Буква Д, обозначающая перегородку-дефлектор, может быть обязана фамилии В. А. Давиденко, предложившего такой вариант атомного обжатия. Но, скорее, Зельдович соблазнился возникающей комбинацией букв – А-Д-С, совпадающей с инициалами Сахарова. Такое – вполне в стиле игривого академика, который мог в серьезную статью в физическом журнале вставить акростих, поддевающий коллегу.

Соавторство Сахарова и Зельдовича в этой записке превратилось в тесное сотрудничество после рождения Третьей идеи весной 1954 года.

 

По свидетельству ближайшего сотрудника Сахарова Юрия Романова, «Третья идея рождалась весной 1954 года. Началось с того, что Сахаров собрал теоретиков и изложил свою идею о высоком коэффициенте отражения импульсного излучения от стенок из тяжелого материала»[218]. Переводя это с языка физики на обычный, напомню, что по январской схеме А-Д-С осколкам атомного взрыва А полагалось, обогнув перегородку Д, сжать Слойку С. Законы физики, увы, оказались против.

И тогда Сахаров, похоже, подумал о том, что атомный взрыв это прежде всего вспышка света – та, что ярче тысячи солнц. И спросил себя, нельзя ли использовать саму эту вспышку для «атомного обжатия»?

 

От того периода уцелел отчет августа 1954 года о работе теоретического сектора 1 (Сахарова), где сказано, что «теоретические исследования по АО [атомному обжатию] проводятся совместно с сотрудниками сектора 2 [Зельдовича]», и названы две основные темы: «Выход излучения из атомной бомбы, производящей обжатие основного [термоядерного] объекта» и «Превращение энергии излучения в энергию, обжимающую основной объект»[220].

В окончательном отчете 25 июня 1955 года Зельдович и Сахаров отметили, что разработка новой конструкции - результат «коллективного творчества. Одни давали идеи (идей потребовалось много, и некоторые из них независимо выдвигались несколькими авторами). Другие более отличались в выработке методов расчета и выяснения значения различных физических процессов»[221]. Всего в отчете названы имена 31 теоретика.

Коллективное творчество не означает, разумеется, полного и постоянного единомыслия. На раннем этапе работы Сахаров придумал, как подступиться к сложным физическим процессам, ключевым для Третьей идеи, но лишь некоторое время спустя его придумку обосновал математик Николай Дмитриев. И это «некоторое время» физическую интуицию Сахарова ставил под вопрос его старший товарищ по работе Зельдович (в 1948 году сразу же, напомню, оценивший сахаровскую идею Слойки): «Я до сих пор помню, что первоначально Зельдович не оценил моей правоты и только после работы Коли [Дмитриева] поверил; с ним такое редко случается, он очень острый человек».

 

Феоктистов и Гончаров не отвергают свидетельство ближайшего сотрудника Сахарова о том, что в некий весенний день 1954 года «Сахаров собрал теоретиков и изложил свою идею о высоком коэффициенте отражения импульсного излучения от стенок из тяжелого материала»

 

Гончаров полагался прежде всего на архивные документы, которые внимательно изучал прежде, чем их рассекретить. При этом разработчик ядерного оружия освоил профессию историка и за прошедшее десятилетие внес важный вклад в историю военно-ядерной физики. Он, в частности, изучил разведматериал о «сверхбомбе», прибывший в СССР в марте 1948 года. В этом материале физик Гончаров обнаружил идею использовать излучение для обжатия, то есть зерно Третьей идеи. А Гончаров-историк, во-первых, установил, что сама детальность новой развединформации привела к значительному усилению работ, включая срочную организацию летом 1948-го вспомогательной группы Тамма (с участием Сахарова и Гинзбурга). Во-вторых, Гончаров установил, что тогдашний главный теоретик ядерного проекта Зельдович, имевший допуск к разведматериалам, упомянутую идею попросту не понял. Это непонимание зафиксировал в своем заключении 5 мая 1948 года научный руководитель проекта Ю. Б. Харитон: «Имеется ряд не вполне еще ясных, но физически важных замечаний <…> о прозрачном для излучения заполнителе и о непрозрачной его оболочке»[236]. Не поняв эти «физически важные замечания», Зельдович принял, однако, общую схему американской «сверхбомбы» (она же – «Труба») и пошел по ему понятному и приятному, но тупиковому направлению. Приятным Зельдовичу это направление могло быть тем, что оно шло в рамках привычной ему области исследований.

 

Первый заместитель Главного конструктора, трижды Герой соцтруда К. И. Щелкин, по свидетельству его сына, считал, что в создание Слойки «вложено столько оригинальных <...> идей, что они не могли одновременно прийти в головы ученых США. Однако после взрыва [Слойки] США столь быстро [через полгода] взорвали аналогичную [испытание Браво 1 марта 1954]), что даже если учесть, что [американцы] по анализу проб воздуха после нашего взрыва смогли разгадать секреты конструкции, невозможно было в эти сроки разработать и изготовить образец для испытаний. <...> Отец [К. И. Щелкин] был абсолютно уверен, что конструкция нашей водородной бомбы [американцами] украдена. Эта уверенность, по его словам, опиралась прежде всего на гениальность Сахарова»[237].

Если первый заместитель Харитона мог думать, что это американцы украли советский секрет водородной бомбы, то, значит, руководство Объекта даже не подозревало о масштабном отставании советских «изделий». Тем более это было неведомо Зельдовичу и Сахарову.

 

Как ни странно на первый взгляд, именно «абсолютная интеллектуальная честность» Сахарова привела к появлению главного источника сомнений – его собственного описания авторства-соавторства в возникновении Третьей идеи: «В некоторой форме, скорей в качестве пожелания, “третья идея” обсуждалась и раньше, но в 1954 году пожелания превратились в реальную возможность». Напомню, что впервые такое пожелание высказал он сам в отчете 1949 года, предложив дополнительным внешним атомным взрывом предварительно обжать Слойку. Ответа требовал, однако, вопрос, как именно это сделать. Ответом и стала Третья идея. В Воспоминаниях Сахаров впервые упомянул о своем авторстве этой идеи, рассказывая о Слойке, как комбинации Первой и Второй идей:

«Более высокие характеристики наш проект приобрел в результате добавления “3-й идеи”, в которой я являюсь одним из основных авторов. Окончательно “3-я идея” оформилась уже после первого термоядерного испытания в 1953 году; я, насколько позволяют требования секретности, подробно пишу об этом ниже».


В памяти очевидца сохранилось радостное восклицание Зельдовича, с которым тот ворвался в комнату своих сотрудников: "Надо делать не так, будем выпускать из шарового заряда излучение!" [247] По мнению сотрудника Сахарова - В.И.Ритуса, это восклицание Зельдовича как раз и могло быть «результатом обсуждения с Сахаровым» [248]. И наверняка то было не самое первое их обсуждение возможной конструктивной роли излучения. Ведь Зельдович отверг ее задолго до того (не позже 1950 года, когда это зафиксировалось в его отчете). А весной 1954 года, по словам Сахарова, «первоначально не оценил» его идею и принял ее лишь после дополнительных обоснований математика Н. Дмитриева.

Рождение принципиально новой идеи всегда окружено неким творческим туманом, и сам открыватель зачастую не может зафиксировать всех обстоятельств рождения, разного рода случайных флуктуаций мысли и «счастливых подсказок». Даже давняя отрицательная настроенность Зельдовича к излучению не исключает, что он мог нечаянно посодействовать открытию. Например, можно представить себе, что при очередном обсуждении трудной физики атомного обжатия, Зельдович, перебирая вслух разные компоненты первичного атомного взрыва и помня, что в разведматериале 1948 года говорилось что-то «не вполне ясное» об излучении, он бы сказал что-то вроде: «… Ну не излучение же…» И это могло нечаянно бросить зернышко в размышления Сахарова: «А почему, собственно, не излучение?!…» Главное, однако, чтобы зернышко проросло в осмысленный росток, что, судя по всему, произошло в голове Сахарова.

 

Особенно большой материал по водородной бомбе советская разведка получила весной 1948 года. Информация была столь детальной, что советское руководство восприняло ее как доказательство интенсивных американских разработок, и летом того года, «в двухнедельный срок», организовали в помощь группе Зельдовича дополнительную группу под руководством Тамма, включавшую его учеников Сахарова и Гинзбурга. Однако уже осенью 1948 года Сахаров предложил совсем иную конструкцию термоядерной бомбы, для которой Гинзбург предложил новый тип термоядерной взрывчатки. После этого группа Тамма сосредоточилась на новом проекте, названном Слойкой и успешно испытанном в августе 1953 года.

А группа Зельдовича продолжала работать над «импортной» Трубой - вплоть до конца 1953 года, когда это направление признали тупиковым.

 

Новое направление родилось в начале 1954 года в ситуации двойного тупика, когда осознали, наконец, бесперспективность Трубы и исчерпанность Слойки. Только тогда сосредочились на общей идее «атомного обжатия», которую Сахаров выдвинул «в форме пожелания» еще в 1949 году - за два года до того как Улам предложил свои «Гидромеханические линзы» и за пять лет до того, как Сахаров переоткрыл аналог «Излучательных зеркал» Теллера.

Такая хронология советской водородной бомбы подкрепляет мнение Бете о том, что именно Теллер сделал «решающее изобретение» - нечто существенно большее, чем модификация предложения Улама и идеи Фукса. Ведь Сахарову потребовалось пять лет, чтобы перейти «от Улама до Теллера». С другой стороны, Зельдович, «очень острый человек», получивший идею Фукса, можно сказать, из рук ее автора, не сумел найти в ней толк. А то, что Сахаров столь быстро нашел применение вспышке «ярче тысячи солнц», говорит больше о его изобретательском таланте, чем о тугодумии американцев. Дело в том, что идейное расстояние, отделяющее Гипербомбу от Супертрубы гораздо больше, чем от Слойки.

Проект Супертрубы состоял из двух разных задач, которые на «костровом» языке можно сформулировать так:

1) сконструировать зажигалку, чтобы поджечь термоядерный хворост костра;

2) сделать так, чтобы термоядерное пламя распространилось на весь костер.

В 1948 году Фукс не знал, что вторая задача неразрешима, и главным в его разведсообщении было решение первой задачи – об устройстве зажигалки, в котором использовано обжатие с помощью излучения атомного взрыва, или «излучательная имплозия»[260]. К этой конструкции Фукс имел прямое отношение: в мае 1946 года, незадолго до отъезда из США в Англию, он совместно с математиком Джоном фон Нейманом подал заявку на ее патентование[261].

Совсем другое дело, однако, устройство самого костра. В Супертрубе это - рыхло уложенный хворост при сильном боковом ветре. А в Гипербомбе перед тем, как сработает зажигалка, хворост уплотняется, чтобы пламя костра не сбил никакой ветер.

 

...А тот факт, что Бете оценивал изобретение Теллера столь высоко – по мнению многих, слишком высоко, помогает понять отношение Зельдовича к научному таланту Сахарова – отношение преувеличенное, по мнению некоторых. Например, по свидетельству Виталия Гинзбурга, Зельдович говорил: «других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич – это что-то иное, что-то особенное».

Понимание несоизмеримости сформировалось у Зельдовича именно в годы его наибольшей близости с Сахаровым, когда они создавали советское термоядерное оружие и в особенности, когда работали над гипербомбой. К тому времени относится свидетельство близкого сотрудника Зельдовича о его «исключительно бережном, трепетном» отношении к таланту Сахарова: «Я – что, а вот Андрей!»

Хотя путь к советской Гипербомбе облегчила Слойка, послужившая промежуточным опорным пунктом, чтобы пройти этот путь, понадобился мощный изобретательский талант Сахарова.