Угу... Только некоторые товарищи думают что Россия должна быть по этническому составу типа какой-нибудь Вологодской или Тульской области, только от Кавказа и до Индийского океана... А еще лучше и того дальше... Вон как казачки в Краснодаре веселятся
Это для смеху:
»...Босой Пржевальский идет по пыльной раскаленной улице. В это время в Гори въезжает казачий разъезд - должно быть, Хмындряков отправил своих людей забрать забытые сапоги.
Бравые чубатые казаки на сытых лошадках едут прямо навстречу Пржевальскому. Радуясь землякам, путешественник тут же заговаривает с казаками:
- Здорово, станишники!
- Здоров, коли не шутишь, - сдержанно отвечают донцы.
- Куда едем, братцы? - энтузиастически кричит Николай Михалыч.
- Чеченцев рубать. Бузят, сукины дети. - Казаки скрываются за углом. Один рослый, усатый красавец-урядник со смышленым розовым лицом останавливает лошадь, спешивается и начинает подтягивать подпругу. Улыбаясь, путник подходит к нему, заранее предвкушая удовольствие от беседы с простым русским человеком.
- Значит, на Чечню? - весело обращается к казаку почетный член Санкт-Петербургской Академии наук. Урядник подозрительно с головы до ног окидывает взглядом небритого босого человека, в поношенном и рваном офицерском мундире без погон. «Из разжалованных, что ль?» - думает он, не разглядев на страннике никакого решительно оружия. Пржевальский замечает настороженность казака.
- Ты, братец, не гляди, что без погон, - я, видишь ли, офицер, путешественник. Лошадь ищу... Уж две недели иду, и все одни инородцы. Словом перемолвиться не с кем. Слушай, урядник, поговори со мной.
- Это мы с нашим удовольствием, - снисходительно отвечает казак. - Готов дать вашей милости полное удовлетворение.
- Ну что, служивый, нравится тебе Кавказ? Красиво тут, правда? - начинает беседу Пржевальский.
- Дрянь тут страна, - убедительно отвечает урядник. - И народишко паршивый. Работать никто не хочет. Знай себе только воруют, торгуют да песни поют. Сволочной народец. Да вот еще и бузят. Изволите видеть, что за нация: пока в морду не въедешь, никто с тобой и разговаривать не желает.
- Ну а горы? Неужели не нравятся? - с надеждой спрашивает великий путешественник.
- Горы? Да что ж в них хорошего? Горы - они и есть горы. Холмы, одно слово. Скука, ясное дело.
- Ну, может, архитектура тебе местная нравится?
- Чего?
- Дома тутошние? Смотри, вон как прилепились к скале - настоящие ласточкины гнезда. Здорово, правда?
- Дома? Да нешто это дома? Будки собачьи. Только таким чумазым нехристям в них и жить.
Пржевальский вздыхает. «Экой, ты, братец» - бормочет он себе под нос.
- Чумазые! Не видал ты чумазых, голубчик, - говорит странник. Лицо его вдруг озаряется доброй детской улыбкой Очевидно, он что-то вспоминает.
- А знаешь ли, урядник, - говорит Николай Михалыч, - Есть такие люди - совсем черные. Далеко, на теплых островах. Из камыша себе дома плетут. Добрые люди, простые. Ходят в чем мать родила. Славные такие негритосики!
- Неужто совсем черные? - недоверчиво переспрашивает урядник. - Ишь ты! И какой только сволочи нет на белом свете, прости Господи, - с сожалением вздыхает он.
Пржевальский решает переменить тему.
- Ну что, брат, вот присмирите чеченцев, что тогда? Домой небось поедешь, в отпуск? У тебя там, верно, женка в станице, детишки? Хозяйство? Курочки, свиньи? Скучаешь, поди?
- Чеченцев порубаем, осетинов пойдем воевать, - сурово отвечает урядник. Подпругу он уже подтянул и теперь осматривает у лошади копыта.
- Ну а потом? - нетерпеливо спрашивает Пржевальский.
- Осетинам дадим по шапке, за ингушей примемся.
- Ну а после ингушей?
- После ингушей с абхазцами надо будет потолковать.
Пржевальский крякает.
- Слушай, урядник, ну нельзя же так, - говорит он огорченно. - Нельзя же всю жизнь кого-то рубать. Этак весь род людской извести можно.
- Нешто их изведешь? Плодятся как кролики, сукины дети. А не рубать их никак невозможно, - убежденно говорит казак, - на шею сядут. Уж раз завоевали, надо немытых бестий в руке держать.
- Ну ладно, брат, усмирите вы Кавказ, тогда что?
- А я почем знаю? Я человек маленький, куды пошлют, туда и пойду.
- А была б твоя воля?
- Была б моя воля - жидов бы пошел потрошить. Эх, была б моя воля - извел бы эту породу всенепременнейше. Обсели - не продохнешь. Думал - их хоть тут не будет. А поди ж ты! В Тифлисе на каждого армяшку по абрашке. Их и тут есть.
- Ну, порубал ты жидов, а дальше?
- Дальше? Дальше хохол еще есть. Тоже, мужик упорный. Непросто будет его известь. Непросто, но можно.
- Ну, изведешь хохла, а дальше-то что? (Пржевальский, похоже, не на шутку заинтересовался таким оборотом беседы).
- Ну, с ягутами, конечно, будет попроще, - раздумчиво тянет урядник. - А опосля чувашей пойдем крошить, чукчей там разных, мордву, прочих чурок нерусских. Китайцев. Тут душу можно будет отвести - есаул говорил, этих бестий столько развелось, что сосчитать уже невозможно. Бессильна, стало быть, наука.
- Китайцев? А знаешь, урядник, китайцы ведь тоже люди.
- Какие ж они люди? Нехристь поганая.
- А ведь Христос велел всех людей любить. «Несть еллина и иудея...» Всех людей любить заповедано, урядник!
- Так то людей, а не китайцев. Людей мы любим. Как же их не любить? Людей жалеть надо.
Пржевальский какое-то время с интересом смотрит на урядника.
- А вот что у тебя, урядник, в ружье? - наконец с лукавинкой спрашивает он.
- Как что? - урядник удивляется. - Вестимо, патроны.
- А в патронах что?
- Порох и пули.
- А знаешь ли ты, любезный, что порох китайцы изобрели? Ты-то сам чего изобрел?
На лице урядника растерянность, замешательство, недоверие. Но он быстро приходит в себя.
- Нешто это возможно? Ни в жисть не поверю. Порох, есаул сказывал, изобрел Суворов-маршал. Русский, стало быть, человек. Генерал-аншеф. Говоришь, что я изобрел? А вот что: вот ты, к примеру, заставишь собаку ложку горчицы сожрать?
- Нет, пожалуй.
- То-то. А я могу. Надо только ту ложку горчицы ей под хвост шмякнуть. Скулить будет, а вылижет как миленькая. Сам придумал.
- Да, брат, это еще похлеще пороха будет, - соглашается путешественник. - Однако ты уж мне доскажи - ну, завоюешь китайцев, а потом?
- Да ты чего пристал? Ты чего тут без сапог шастаешь? Да может, ты шпион? Ска-а-ажи ему что в ружье! Лошадь, вишь, у него увели! (Урядник тянется за нагайкой). Пу-у-теше-ественник! Этто што за занятие такое - путешествия? Ты из каких будешь? Пашпорт имеется?
- А я, братец ты мой, из генерал-майоров буду. И паспорт у меня имеется - не желаешь ли взглянуть? Грамотный? Хмындряков твой генерал? Василь Макарыч? Мой старый знакомый. Вместе в Варшавском кадетском корпусе преподавали - я географию, он гимнастику. Мне только вот этак - чуть-чуть! - пальцем двинуть, а с тебя, с прохвоста, уже три шкуры и спустили. Кумекаешь?
- Так точно. Простите, Христа ради, Ваше высокоблагородие. Не признал сразу. Бес попутал.
- Бес, говоришь? Так кого после китайцев завоевывать пойдешь?
- Да мало ли? Агличане есть, немчура, французишки... Еще эти - как бишь их? - мериканцы...
- Ну, весь свет завоюешь, а дальше-то что?
- Дальше своих которых, больно умных, надо будет в расход вывесть...
- Ну а потом, потом?
- А потом во всем белом свете останется один русский человек, правильный который. Русский человек - он ведь как? У него душа просторная - всего Господа Бога вместить может. Так и будем жить - Господь Бог да наш брат русак. Кого еще надобно?
- Послушай, урядник, - нетерпеливо говорит Пржевальский. -Я ведь вот тоже русский человек, а завоевывать что-то никого не хочу. Это как?
- Русский? Да какие же, к лешему, вы русские будете? Вы, вашсбродь, люди ученые.
- Тьфу ты! - Пржевальский в сердцах плюет в пыль и, не прощаясь, широкими шагами идет в номера Орджоникидзе.»