Fakir
инфо
инструменты
Bredonosec
Mitry
parex12
Реклама Google — средство выживания форумов :)
-
![[image]](https://www.balancer.ru/cache/sites/ru/bf/bfm/m1/news/maindocumentphoto/2012/04/17/128x128-crop/pu1.jpg)
Чубайс: "Приватизация вообще не была экономическим процессом"
вот такие экономисты-реформаторыТеги:
Общественный договор и гражданское общество
Мы публикуем стенограмму лекции Александра Аузана , прочитанной 23 декабря в клубе - литературном кафе Bilingua в рамках проекта “Публичные лекции Полит.ру”. // polit.ru... Я перехожу к кризису с ЮКОСом, потому что это существенный, поворотный момент. В чем суть этого кризиса? Я не буду рассказывать ничего про само “дело ЮКОСа” — я скажу о том, что, по теории общественного договора, скажем, в варианте нобелевского лауреата Джеймса Бьюкенена, есть очень сложный переход от фазы договора о разоружении к фазе договора о правах. Он связан с проблемой компенсаций. Бьюкенен писал об этом за двадцать лет до того, что возникла проблема, когда олигархи в начале или середине 90-х годов схватили собственность. Они должны за это заплатить? Кому они должны за это заплатить? Что должны заплатить?
На самом деле, это нормальная предсказуемая проблема при формировании общественного договора в стране. И решаться эта проблема могла по-разному. Напомню, что когда де Сота исследовал проблемы с правами собственности, которые возникли в свое время в США, там тоже фигурировала компенсация, потому что формально земля штатов Новой Англии принадлежала аристократии, которая, как положено по английскому общему праву, легально оформила свою собственность на нее. Потом эта земля была без всяких прав захвачена сквоттерами, начала обрабатываться фермерами, а потом еще делилась с помощью оружия (затем вмешивались суды и законодательные собрания). Там тоже стояла проблема компенсации, потому что, когда в итоге отдавали землю тем, кто ее обрабатывал, нужно было решить проблему, как быть с лендлордами, которые легально этой землей владеют. Проблема в некотором отношении обратная.
Проблема компенсации может решаться по-разному. Нужно было, скажем, вводить компенсационный налог. Почему его нельзя было ввести сразу, в первой половине 90-х годов?
Во-первых, потому что не было еще достаточно разработанной системы правил для того, чтобы решать такие тонкие проблемы, как компенсационные налоги. Когда начинались залоговые аукционы, их авторы понимали, что они маленьким финансовым капиталистам за государственные деньги продают огромные промышленные комплексы — права в этом Счетная палата. Только давайте посмотрим, что бы было, не продай они эти комплексы. Там же зарплату не платили, скажем, в “Норильском никеле”, а директор государственного предприятия, я помню, по телевизору объяснял, что деньги из Лондона долго идут, с биржи металлов. Бред полный: как будто там на санях везут деньги из Лондона — это электронная операция, она занимает секунды.
Можно было продать и на открытых торгах. Но тогда “Норильским никелем” и вкусным “Юганскнефтегазом”, безусловно, владели бы иностранные компании. Ни у кого в стране не было сколько-нибудь значимых денег, чтобы конкурировать на открытых торгах. Поэтому была осуществлена вот такая операция, когда за государственные деньги мелким, по мировым понятиям, капиталистам продали большие промышленные комплексы, на которых они получили свои миллиарды. Дальше возникает вопрос: что с миллиардами-то делать? Миллиарды они в каком-то смысле получили в подарок, хотя и не без собственного участия и собственных усилий.
Поэтому один вариант — это компенсационный налог, когда говорят: “Пересчитываем. Теперь вы готовы платить — заплатите, а собственность остается вашей”. Это вариант, который применялся в Англии.
Другой вариант коренится в том, что они должны не столько государству, сколько различным группам населения. Отсюда та схема, которую мы разрабатывали летом 2003 года как программу под названием “Новый общественный договор”, — а эта программа разрабатывалась так называемой кризисной группой, куда входили три ведущие деловые организации: РСПП, “Деловая Россия”, “ОПОРА” — и гражданские организации под эгидой комиссии по правам человека при президенте России. Мы пришли к согласию, что главная проблема у большого бизнеса во взаимоотношениях не с главой государства, а с теми группами населения, права которых бизнес не признавал. Не права на собственность, а иные права.
Есть иллюзия того, что люди, не получившие собственность, страшно хотят ее получить. Это не совсем так, потому что люди довольно легко не только тогда, но и сейчас расстаются, скажем, со своими полученными некогда акциями. Кроме прав собственности есть права, которые не менее экономически ценны. От трудовых и социальных до потребительских и права на здоровую окружающую среду. Никакие из этих прав реально бизнесом не признавались, и мы видели проблему в том, чтобы совершить размен в признании прав, а деньги, которые действительно должны быть перенаправлены, направить не через государственный бюджет, где они как-то поразительным образом рассеиваются – сколько бы их ни собирали, а через специальные программы новой спонсорской деятельности под контролем, арбитражем со стороны гражданских организаций, как это было предложено большим бизнесом. Вот такого рода программы разрабатывались и обсуждались с властью, с прежним главой администрации нынешнего президента в том числе. В течение трех месяцев.
2008
Перевод основной массы производственных активов из государственной собственности в частную был важнейшим элементом рыночных реформ во всех постсоциалистических странах. Во многих отношениях этот процесс являлся беспрецедентным и в мировой экономической истории ему с трудом удается подыскать сколько-нибудь близкие аналоги. И хотя главная задача – возрождение частной собственности в бывших плановых экономиках – была, казалось бы, успешно решена, за это пришлось заплатить достаточно высокую цену: у значительной части общества сформировалось открытое неприятие как самой приватизации, так и всего, что было с ней связано. Так, возникновение в них устойчиво негативного отношения к крупной частной собственности было фактически предопределено тем, что основу ее происхождения составили именно приватизационные сделки.
Как следствие, все постсоциалистические страны – кто в большей, кто в меньшей степени – столкнулись с проблемой низкой легитимности сложившихся в ходе приватизации структур собственности.[/b] Конечно, учитывая масштабы и темпы приватизационного процесса, высокую степень неопределенности и отсутствие практического опыта, глубину трансформационного кризиса и исходную слабость государственных институтов, такой итог можно было бы считать закономерным, если не неизбежным. Однако для многих политиков и экономистов он, похоже, явился полной неожиданностью.
По понятным причинам, в России дискуссия о легитимности собственности была с самого начала сверхполитизирована и протекала в крайне накаленной общественной атмосфере. Показательно уже то, что велась она в основном либо в газетной и журнальной публицистике, либо в Интернете, почти не затрагивая академическую науку[1]. Разброс высказываемых мнений был и остается предельно широким: одним все это кажется псевдопроблемой, искусственно раздуваемой в интересах определенных политических сил, другим – вопросом первостепенной важности, от решения которого зависит ни много ни мало будущее страны. Но в чем большинство российских комментаторов тем не менее сходятся, так это в стремлении сразу переходить к политическим оценкам и практическим выводам, минуя собственно аналитическую стадию обсуждения. В такой ситуации представляется нелишним задержаться именно на этой – аналитической – стадии и прежде, чем двигаться вперед, попытаться разобраться в природе самой проблемы легитимности собственности. Как можно надеяться, подобный подход позволит перевести обсуждение в более рациональное русло и избежать, насколько это возможно, как произвольных толкований, так и поспешных рекомендаций, которыми переполнены публикации на данную тему.
...
1. Легальность и легитимность
Как известно, понятие «легитимности» было введено в современные социальные дисциплины М. Вебером при обсуждении возможных источников политической власти и позднее стало активно использоваться при изучении множества иных, зачастую далеких друг от друга проблем[2]. Для нашей темы ключевое значение имеет разграничение двух взаимосвязанных, но тем не менее не совпадающих характеристик социального порядка – легальности и легитимности. К сожалению, в социологической и политологической литературе описание этой дихотомии нередко оказывается настолько переусложненным и непрозрачным, что без попытки дать ей более внятное и предметное рабочее определение, по-видимому, не обойтись.
Воспользовавшись представлениями, выработанными в рамках новой институциональной экономической теории, можно было бы сказать, что легализация связана с формальными, тогда как легитимация – с неформальными механизмами признания чьих-либо прав на что-либо. Говоря проще, легитимация – это признание окружающими прав некоего X на некое Y, где неопределенное выражение «окружающие» используется намеренно, чтобы в зависимости от контекста вместо него можно было подставить то, что больше всего подходит в том или ином конкретном случае. Отказ в таком признании – это базовый, наиболее фундаментальный и наиболее доступный инструмент инфорсмента, поскольку пользование им чаще всего не требует больших издержек и обходится практически бесплатно. Это дисциплинирующее средство, которое почти всегда есть у слабых против сильных, и несмотря на его кажущуюся хрупкость и эфемерность, оно, как ни странно, иногда срабатывает и оказывается вполне эффективным.
...
2. На чем может строиться легитимность?
Но если легитимность прав собственности означает наличие у них неформального общественного признания, то тогда неизбежно возникает вопрос о его основе. Откуда оно вырастает, на чем строится? От каких факторов зависит?
Чтобы не усложнять задачу, я не буду пытаться выводить возможные основания легитимности из каких-либо общетеоретических посылок, а попробую просто обобщить те идеи, из которых при обращении к данной теме чаще всего исходят российские авторы. В первом приближении здесь, как мне кажется, можно выделить три основных подхода.
...
1. Возможно, все дело в определенных идеологических конструктах – стереотипах восприятия, вбиваемых в головы людей (без их прямого участия) некими внешними силами.
...
2. Не менее вероятно, что за суждениями о легитимности/нелегитимности собственности могут скрываться те или иные частные интересы. Тогда определяющим оказывается разделение членов общества на выигравших и проигравших: кому приватизация была выгодна, те ее одобряют; кто от нее ничего не приобрел либо даже потерял, те ее осуждают.
Выигрыши и проигрыши, о которых идет речь, не обязательно должны выступать в прямой форме и быть прямо связанными с дележом государственных активов. Они могут носить также и косвенный характер. Так, переход от экономики, основанной на государственной собственности, к экономике, опирающейся на частную собственность, неизбежно меняет структуру спроса на рабочую силу. Позиции одних групп на рынке труда ослабевают, других – становятся сильнее. Соответственно те из них, чьи шансы на высокие доходы и привлекательные рабочие места, ухудшаются (менее мобильные, с «нерыночным» человеческим капиталом, подверженные риску безработицы, занятые в бюджетном секторе), будут склонны отказываться от признания итогов приватизации; те же, чьи шансы на высокие доходы и привлекательные рабочие места, улучшаются (более мобильные, с «рыночным» человеческим капиталом, не подверженные риску безработицы, занятые во внебюджетном секторе), – их принимать. По аналогичной схеме, как можно предположить, будет строиться и реакция экономически неактивного населения (включая получателей социальных трансфертов).
- и тут не только принятие/непринятие приватизации, но и всего перехода, и более того - капитализма как идеи, именно на идейном уровне.
3. Наконец, нельзя исключить, что оценки собственности как легитимной или нелегитимной могут строиться исходя из элементарных, обыденных представлений людей о «честном/нечестном» или, если воспользоваться аналогией со спортом, «спортивном/неспортивном» поведении. Санкцию легитимности чаще всего получают события, процессы и институты, которые не противоречат сложившимся в обществе представлениям о «честной игре» (fair play). И наоборот: когда «неспортивность» происходящего достигает критической отметки, легитимность рассыпается и перебить это не удается тогда никакими другими козырями – включая ссылки на эффективность.
Встав на такую позицию, можно было бы вернуться к нашим исходным понятиям и переопределить их, сказав, что легальность – это соответствие конкретным нормам позитивного права (писанного закона), в то время как легитимность – это соответствие более общим мета-правовым принципам, из которых в конечном счете вырастает само формальное право и которые оно призвано воплощать и выражать. Для обозначения этих принципов разные авторы – при общности понимания – прибегают к различным терминам[6].
Так, А. Смит, разработавший до-веберовскую, если можно так выразиться, концепцию легитимности, использовал для этого понятие propriety – «правильность», «подобающесть» (от proper – «правильный»). Именно оно стало смысловым центром его «Теории нравственных чувств» (скорее всего, смитовский терминологический выбор был не случаен, если учесть, что слово propriety является однокоренным со словом property и в разговорном английском может употребляться для обозначения частной собственности)[7]. Смит доказывал, что существует конечное число критериев, по которым принадлежность чего-либо кому-либо может оцениваться как соответствующая или не соответствующая propriety. Он полагал также, что суждения разных людей на этот счет не то чтобы полностью совпадают, но имеют тенденцию конвергировать. (Конечно, всегда остаются какие-то пограничные, неоднозначные случаи, по которым оценки, выносимые разными людьми, будут неизбежно различаться, но чем больше общность их опыта и чем активнее их взаимодействие, тем шире должна становиться зона схождения[8].) Без представлений о propriety и более или менее адекватном их отражении в писанном праве, считал Смит, сложные общества, основанные на разделении труда, хорошо работать не могут. По его мнению, рыночная система способна существовать и успешно развиваться только в том случае, если ее участники не нарушают, как он выражался, «законов справедливости»[9].
Многие современные исследования, посвященные проблеме легитимности собственности, подтверждают верность смитовской интуиции. Так, авторы одного из них, американские политологи Р. Дач и Г. Палмер, приходят к выводам, почти буквально повторяющим выводы Смита: «Рыночные экономики, – замечают они, – неспособны функционировать без широкого признания определенных базовых норм и правил, регулирующих индивидуальные трансакции. … Мы утверждаем, что эти базовые экономические нормы широко признаются индивидами – независимо от их принадлежности к разным культурам или обладания разным социоэкономическим статусом»[10]. Лучше всего суть такого представления о легитимности собственности передает мысль, вынесенная в название их работы: значение имеют не выигрыши или проигрыши, но то, как ведется сама игра (более подробное обсуждение результатов этого исследования см. в Приложении).
Итак, в понимании возможных оснований легитимности прослеживаются по меньшей мере три альтернативных подхода. Более наглядно различия между ними можно проиллюстрировать с помощью несложного мысленного эксперимента. Предположим, что нами была сформирована репрезентативная выборка из граждан США, которым была предоставлена необходимая информация о приватизации в России примерно в том же объеме, в каком она имеется у россиян. После чего был проведен опрос об их отношении к этому событию. В том случае, если бы действовал один только первый канал, ответы американцев и россиян должны были бы радикально разойтись – из-за принципиальных различий, существующих в их базовых идеологических установках. В том случае, если бы действовал один только второй канал, участники американского опроса оказались бы в затруднении, поскольку на их благосостояние российская приватизация никак реально не повлияла – грубо говоря, им от нее ни тепло, ни холодно. Им пришлось бы либо отказываться от ответа, либо отвечать наобум, так что голоса «за» и «против» разделились бы примерно поровну. Наконец, в том случае, если бы действовал один только третий канал, большинство американцев отказали бы российской приватизации в одобрении точно так же, как это делают большинство россиян, – по той простой причине, что она слишком мало напоминала ход «честной игры».
- отличная идея эксперимента, жаль, не проведен - причём не только на американцах.
...
«…нужно решить так называемую проблему компенсаций, т. е. вопрос о легитимности собственности. В чем суть этой проблемы? Истории не известны случаи, когда удалось бы распределить собственность так, чтобы это распределение было признано правомерным и справедливым всеми группами общества. И через некоторое время после радикального перераспределения собственности общество обязательно сталкивается с проблемой компенсации. Речь идет о том, на каких условиях группы, проигравшие при распределении собственности, готовы признать это распределение приемлемым» (А. Аузан);
- ну или при каких условиях их мнением можно пренебречь; как пример - "земля-крестьянам" и национализация, "уплотнение" 1917-1922: проигравших ~5% или менее по построению, причём часть эмигрировала, часть погибла, часть всё это приняла и согласилась, не напоказ, а внутреннее - мнением оставшихся ~1-3% с технической точки зрения (морально-этическую оставим в стороне) можно и пренебречь, это не очень сильно будет влиять на ход дел. По крайней мере - на коротких горизонтах.
«Хаотичность приватизации, отсутствие простых и четких правил, соблюдаемых всеми участниками процесса (что является обязательным элементом при оценке его результатов как справедливых и честных), запутанность и нестабильность процедур – все это, безусловно, породило в общественном сознании восприятие приватизации как несправедливой и, следовательно, подлежащей возможному пересмотру» (Г. Явлинский)
3. Множественность оснований легиминости и эмпирические данные
Естественно полагать, что в реальности все три «механизма легитимации» действуют одновременно, хотя соотношение между ними может меняться и быть очень разным. Тем неожиданнее выглядит то, что в российских публикациях по проблеме легитимности собственности одному из этих факторов – третьему – уделяется крайне мало внимания: он либо упоминается мимоходом, либо вообще выносится за скобки, как если бы его не существовало[12]. Но согласуется ли такая объяснительная асимметрия с имеющимися опросными данными?
Ключевым эмпирическим фактом можно считать то, что в российском обществе сложилось почти консенсусное неприятие приватизации и выросшей на ее основе крупной частной собственности. Это неприятие идет поверх всех и всяческих барьеров и перегородок – политических, идеологических, образовательных, социальных, имущественных и любых иных. Очень трудно отыскать какую-либо компактную социальную группу, внутри которой подавляющее большинство приветствовало бы приватизацию и благожелательно отзывалось о крупной частной собственности. В данном отношении различные опросные центры рисуют практически идентичную картину. Так, по данным Левада-центра, в 2000-2007 гг. доля выступавших за полный или частичный пересмотр итогов приватизации колебалась в пределах 78-83%, тогда как доля готовых оставить их без изменений – в пределах 7-15% (Таблица 2). Близкие результаты были получены в одном из обследований РОМИР (2003 г.): за полную или частичную деприватизацию высказались 77%, против – 18%[13]. В том же интервале лежат и оценки ИСПИ РАН (2006 г.): соответственно 81% и 17%[14]. При таком единодушии в восприятии результатов приватизации едва ли удивительно, что 77% российских граждан полагают, что хозяева крупной частной собственности владеют ею не по праву, тогда как в обратном убеждены лишь 10%[15].
...
С одной стороны, в 1990-е годы конкуренция на рынке идей была достаточно активной, чтобы поверить в то, что за это время в сознании людей могла сформироваться однородная идеологическая картина мира – наподобие той, что существовала при советской власти. Как следует из Таблицы 5, ничего похожего на идеологическую однородность сейчас действительно нет. Но при этом оказывается, что вопреки ожиданиям группы, настроенные реформистски, относятся к приватизации не намного лучше, чем группы, настроенные традиционалистски. В «реформистских» группах признать ее результаты точно так же готово лишь абсолютное меньшинство: среди тех, кто испытывает симпатии к «демократам», таких набирается только 14%; среди тех, кто выражает готовность голосовать за СПС или «Яблоко» – 12-14% (оценка 2003 г.); среди тех, кто считает события августа 1991 г. демократической революцией, – 19%. Даже среди тех, кто приветствует саму идею приватизации и осознает ее необходимость, согласие с тем, как она была проведена на практике, выражают менее 25%. ... Еще парадоксальнее, что представители наиболее продвинутых и информированных групп, которые, казалось бы, должны обладать по отношению к идеологическому «импринтингу» наибольшим иммунитетом – лица с высшим образованием и жители Москвы – к результатам приватизации настроены даже более непримиримо, чем другие группы: среди них в ее поддержку высказываются соответственно только 9% и 2% (Таблица 3). Схематически рассуждая это означает, что даже в том случае, если бы произошло чудо и все россияне обратились вдруг в убежденных «демократов» и «реформистов», число сторонников деприватизации сократилось бы максимум на 10 п. п. – с фактических 75% до гипотетических 65%,
С другой стороны, не слишком вероятно, чтобы оценки легитимности/нелегитимности определялись исключительно или хотя бы в основном экономическим благосостоянием и социальным статусом различных групп. Данные, представленные в Таблице 4, показывают, что это действительно не так. Из них, в частности, следует, что те, кто выиграли от приватизации – предприниматели, топ-менеджеры, обладатели недвижимости, высокодоходные группы, осуждают ее результаты почти так же энергично, как и те, кто от нее проиграл[16]. Так, среди лиц с наивысшими доходами против любых возможных вариантов передела собственности выступают только 13%; среди тех, кто может позволить себе приобретать предметы длительного пользования или даже недвижимость, – 12%; среди тех, кто относят свои семьи к высшим слоям общества, – чуть более 20%[17]. Среди «руководителей» с подобных позиций выступают 11%, а среди «независимых предпринимателей» и того меньше – 10% (Таблица 3). Более того, специальный опрос владельцев и топ-менеджеров частных компаний, проведенный в 2007 г. ВЦИОМ, показал, что даже среди них последовательных противников полного или частичного пересмотра итогов приватизации набирается только 17%[18]. Получается, что в воображаемой ситуации, когда бы все россияне переместились вдруг в «высшие слои общества», число сторонников деприватизации сократилось бы примерно на 7 п. п. – с фактических 75% до гипотетических 68%, а в ситуации, когда бы все они подались вдруг в «независимые предприниматели», оно бы даже возросло – до отметки 80%!
- ну, правда, можно сказать, что как минимум лица с наивысшими доходами под "возможными вариантами передела собственность" (если формулировка была именно такой) на автопилоте понимают немного другое
При всей условности и упрощенности таких подсчетов они ясно показывают, что объяснительную силу двух первых «механизмов легитимации» не следует преувеличивать. Несомненно, ссылками на их действие можно объяснять наблюдаемые групповые отклонения от среднего уровня неприятия приватизации, однако ими невозможно объяснить, почему столь высок он сам. Такое более общее объяснение, по-видимому, может обеспечить только обращение к третьему из выделенных нами факторов. Скорее всего, именно с его действием связано наблюдаемое около-консенсусное состояние российского общественного мнения по поводу приватизации и ее итогов. Предположение о высокой (возможно, определяющей) значимости этого фактора хорошо согласуется с имеющимися опросными данными[19].
В том, что приватизация проводилась нечестно и что крупные состояния нажиты нечестным путем, уверены примерно 90% россиян и даже среди «предпринимателей» таких оказывается 72%[20]. Причем резко негативный имидж «приватизационной игры» был, по-видимому, сформирован не столько ее исходными правилами или конечными результатами (скорее всего, это было лишь следствием), сколько тем, как она воплощалась на практике. Действительно, в российском обществе существует твердая убежденность, что приватизация осуществлялась с массовыми нарушениями даже формальных «правил игры» – не говоря уже о неформальных[21].
[21] Ограничусь единственной иллюстрацией, показывающей, что подобная убежденность возникла не на пустом месте. В процессе приватизации достаточно широко использовался метод инвестиционных конкурсов. Однако, насколько мне известно, не было ни одного случая, когда бы новые собственники, победившие на таких конкурсах, затем скрупулезно, пункт за пунктом выполняли условия инвестиционной программы, и можно назвать лишь два-три случая, когда из-за их невыполнения приватизированные активы возвращались обратно государству.
С тем, что она проводилась в основном по закону, готовы согласиться только 15%, а в то, что она была вполне беспристрастной, верят менее 5% (Рис. 1 и 2). Данные же, представленные на Рис. 3, показывают, что в общем и целом установка на пересмотр итогов приватизации проявляется тем сильнее, чем серьезнее и масштабнее предполагаемые отклонения от правил «честной игры» при ее осуществлении[22].
...
Все указывает на то, что устойчиво негативное отношение к приватизации и ее результатам нельзя считать чем-то наносным, случайным, внушенным или преходящим – и даже чем-то, легко покупаемым за деньги. Ее неприятие имеет под собой прочную «экспериментальную» основу и укоренено, выражаясь по-смитовски, в глубинных представлениях о propriety[23]. Но следует ли отсюда, что оно является абсолютным тормозом для экономического развития и чревато катастрофическими последствиями, как думают многие?
4. Может ли легитимность быть разной?
Чтобы поместить сегодняшнюю ситуацию в сравнительную перспективу, обратимся к более раннему эпизоду, когда в России была проведена другая, куда более драматичная «приватизация» и когда легальность и легитимность разошлись настолько сильно, что из-за этого вся последующая история страны пошла, можно сказать, вкривь и вкось. (Сразу же оговорюсь, что предлагаемая реконструкция не претендует на полную историческую достоверность; ее цель иная – обеспечить удобный стандарт для сравнения, пусть даже недостаточно корректный с собственно исторической точки зрения.)
Под «другой приватизацией» я имею в виду Манифест о вольности дворянской Петра III (1762), освободивший дворян от обязательной государственной службы (хотя ряд правительственных решений, которые ему предшествовали, имели ту же направленность, логическая точка в этом процессе была поставлена именно им). В результате принятия этого акта дворяне, которые прежде принадлежали государству, стали принадлежать самим себе. Заодно в их полную собственность отошли земли, с которых они кормились, а также прикрепленные к этим землям крестьяне. Так эмансипация для одних обернулась экспроприацией для других.
До этого момента окружающий мир был устроен в глазах крестьян вполне разумным и понятным образом: дворяне несли государственную службу; они и их семьи нуждались в средствах к существованию; эти средства своим трудом на земле должны были обеспечивать крестьяне. Таким образом, с крестьянской точки зрения доступ дворян к земле был жестко увязан с их пребыванием на службе государства: первое без второго просто не мыслилось. Но отсюда следовало, что «эмансипация» дворян автоматически должна была бы вести к потере ими всяких прав и на землю, и на пользование крестьянским трудом. Поскольку же ничего этого не произошло, в восприятии крестьян «постприватизационный» порядок вещей оказался полностью лишен легитимности.
Многочисленные симптомы делегитмации обнаруживаются повсюду. Достаточно вспомнить о разразившемся вскоре пугачевском восстании; об идее «черного передела», которая примерно в этот период дала о себе знать впервые; о той лютости, с какой отныне при малейшем ослаблении власти крестьяне начинали резать помещиков и жечь усадьбы, и т. п. Но все же самое интересное здесь, пожалуй, другое – а именно то, что на протяжении практически всего «постприватизационного» периода в России сохранялся и продолжал действовать институциональный механизм, который консервировал историческую память о «неправедной приватизации», транслируя ее из поколения в поколение. Конечно же, я имею в виду общину. Именно в ее рамках происходила передача от поколения к поколению информации о том, какая именно деревня какие именно земли у какой именно помещичьей семьи должна отобрать и вернуть себе. Если бы не этот институциональный механизм консервации памяти, то тогда, возможно, оставались бы хоть какие-то шансы на то, что оборот земель, движение людей и смена собственников постепенно привели бы к угасанию памяти о нелегитимном перераспределении собственности, осуществленном в середине 18 в. Вместо этого фактически все делалось для того, чтобы эту память законсервировать, поскольку и российская власть, и российские интеллектуалы общину всячески оберегали и чуть ли на нее не молились – кто по фискальным, кто по идеологическим, кто по узкокорыстным соображениям. В результате историческая память о «неправедной приватизации» просуществовала в почти неизменном виде полтора столетия и в начале 20 в. легитимность в конце концов с треском победила легальность, что обернулось трагедией для всех.
Как же на этом фоне выглядит нынешняя ситуация? Нетрудно заметить, что она является принципиально иной. Во-первых, представления о нелегитимности, существовавшие в «старой» России, были адресными и именными – конкретные общины имели претензии к конкретным помещичьим семьям по поводу конкретных земельных участков. В отличие от этого в современной России сложилась ситуация, когда некое размытое множество людей убеждено в том, что в руки некоего размытого множества собственников нечестными путями перешло некое размытое множество активов. (Единственным персонализированным сегментом в этом пространстве анонимности была и остается так называемая «олигархическая» собственность.) Во-вторых, никакого институционального механизма по консервации исторической памяти – наподобие общины – сейчас нет и не предвидится. Это означает, что движение людей, оборот активов и смена собственников могут вести (и, по-видимому, уже ведут) к пусть медленному, но рассасыванию проблемы[24]. Конечно, государство способно искусственно тормозить скорость этого процесса, периодически реанимируя память о приватизационном опыте с помощью средств массовой информации, но это уже другой вопрос. И, в-третьих, если тогда угроза сложившимся структурам собственности шла снизу (идея «черного передела»), то сейчас – сверху (со стороны государства). Этот пункт следует подчеркнуть особо: в условиях почти полной безадресности и безымянности никакая тотальная стихийная экспроприация невозможна в принципе – хотя бы по чисто техническим причинам.
Таким образом, состояние нелегитимности может быть очень разным. Как показывает опыт, в одних случаях дистанция между отказом признать результаты состоявшегося перераспределения собственности и практическими действиями по их пересмотру действительно оказывается исключительно короткой, но в других – очень и очень значительной. Поэтому если сфокусированную нелегитимность, существовавшую в «старой» России с середины 18 в., можно назвать отложенной катастрофой, то размытая нелегитимность, существующая сегодня, – это не более чем институциональная родовая травма. Подобно тому, как страны могут иметь конкурентные недостатки, связанные с их географией, – когда, например, они располагаются в зоне очень низких температур, точно так же они могут иметь конкурентные недостатки, связанные с их историей, – когда, например, некое событие прошлого отбрасывает на последующее развитие длинную тень на много лет или даже десятилетий вперед. Но такая родовая травма не обязательно является абсолютным препятствием для роста. И если уж случилось так, что экономика страдает от конкурентных анти-преимуществ какого-то одного типа, то естественно полагать, что их вполне возможно компенсировать за счет конкурентных преимуществ какого-то другого типа.
5. Эффекты размытой нелегитимности и поиски выхода
Негативные последствия размытой нелегитимности очевидны и легко обозримы. К числу важнейших можно отнести: 1) поддержание в обществе полудепрессивного социально-психологического климата; 2) конкурентные преимущества, получаемые любыми политическими силами, которые готовы эксплуатировать тему нелегитимности собственности в своих интересах; 3) постоянное искушение для государства использовать ссылки на нелегитимность результатов приватизации для давления на бизнес и/или селективного отъема активов; 4) малый радиус доверия участников рынка как друг к другу, так и к действующим институтам; 5) ослабление инвестиционной активности и искажение самой структуры инвестиций (смещение вложений от долгосрочных к краткосрочным, от менее ликвидных к более ликвидным, от внутренних к внешним и т.д.); 6) усиление общей информационной непрозрачности экономики. Все это, конечно, крайне плохо, но, во-первых, едва ли фатально и, во-вторых, совершенно не уникально, поскольку избежать проблемы нелегитимности собственности не удалось ни одной из переходных экономик – независимо от того, насколько масштабной и быстрой была проводившаяся в них приватизация и какими методами и в каких формах она осуществлялась.
...
Как ни странно, но нельзя назвать ни одной пост-социалистической страны, где бы проведенная приватизация пользовалась поддержкой большинства граждан: в среднем готовность признать ее результаты выражает лишь пятая часть их населения. Даже в самой толерантной по отношению к приватизации стране – Эстонии – оставить все без изменений согласны только 45% (еще более высокую оценку по Белоруссии я оставляю без комментариев). С этой точки зрения Россия со своими 18% не представляет собой ничего экстраординарного, располагаясь почти в самой середине списка. Более того, если исключить страны Балтии, то на всем постсоветском пространстве уровень нелегитмности собственности оказывается в ней наименьшим.
- белорусский результат как минимум не кажется неверным; причины же... ну тоже в общем понятны и естественны. И нет, это не боязнь бацьки. Просто там оно, видимо, как-то без особого трэша прошло, и всё как-то да работает. Может быть даже неплохо. Вот и не вызывает острого неприятия - "сп...дили, да еще и про..ли".
Если что и отличает Россию от многих других постсоциалистических стран (прежде всего – Центральной и Восточной Европы), так это высокая доля сторонников национализации – 37% (восьмое место среди всех 28 обследованных стран). Однако критичность этого результата также не следует преувеличивать, поскольку он практически совпадает с тем, что наблюдается в Словакии, и не намного (лишь на 8-12 п.п.) превышает те, что демонстрируют Болгария или Венгрия.
...
(окончание следует)
Ростислав Капелюшников: Собственность без легитимности?
Перевод основной массы производственных активов из государственной собственности в частную был важнейшим элементом рыночных реформ во всех постсоциалистических странах. Во многих отношениях этот процесс являлся беспрецедентным и в мировой экономической истории ему с трудом удается подыскать сколько-нибудь близкие аналоги. И хотя главная задача – возрождение частной собственности в бывших плановых экономиках – была, казалось бы, успешно решена, за это пришлось заплатить достаточно высокую цену: у значительной части общества сформировалось открытое неприятие как самой приватизации, так и всего,... // polit.ruПеревод основной массы производственных активов из государственной собственности в частную был важнейшим элементом рыночных реформ во всех постсоциалистических странах. Во многих отношениях этот процесс являлся беспрецедентным и в мировой экономической истории ему с трудом удается подыскать сколько-нибудь близкие аналоги. И хотя главная задача – возрождение частной собственности в бывших плановых экономиках – была, казалось бы, успешно решена, за это пришлось заплатить достаточно высокую цену: у значительной части общества сформировалось открытое неприятие как самой приватизации, так и всего, что было с ней связано. Так, возникновение в них устойчиво негативного отношения к крупной частной собственности было фактически предопределено тем, что основу ее происхождения составили именно приватизационные сделки.
Как следствие, все постсоциалистические страны – кто в большей, кто в меньшей степени – столкнулись с проблемой низкой легитимности сложившихся в ходе приватизации структур собственности.[/b] Конечно, учитывая масштабы и темпы приватизационного процесса, высокую степень неопределенности и отсутствие практического опыта, глубину трансформационного кризиса и исходную слабость государственных институтов, такой итог можно было бы считать закономерным, если не неизбежным. Однако для многих политиков и экономистов он, похоже, явился полной неожиданностью.
По понятным причинам, в России дискуссия о легитимности собственности была с самого начала сверхполитизирована и протекала в крайне накаленной общественной атмосфере. Показательно уже то, что велась она в основном либо в газетной и журнальной публицистике, либо в Интернете, почти не затрагивая академическую науку[1]. Разброс высказываемых мнений был и остается предельно широким: одним все это кажется псевдопроблемой, искусственно раздуваемой в интересах определенных политических сил, другим – вопросом первостепенной важности, от решения которого зависит ни много ни мало будущее страны. Но в чем большинство российских комментаторов тем не менее сходятся, так это в стремлении сразу переходить к политическим оценкам и практическим выводам, минуя собственно аналитическую стадию обсуждения. В такой ситуации представляется нелишним задержаться именно на этой – аналитической – стадии и прежде, чем двигаться вперед, попытаться разобраться в природе самой проблемы легитимности собственности. Как можно надеяться, подобный подход позволит перевести обсуждение в более рациональное русло и избежать, насколько это возможно, как произвольных толкований, так и поспешных рекомендаций, которыми переполнены публикации на данную тему.
...
1. Легальность и легитимность
Как известно, понятие «легитимности» было введено в современные социальные дисциплины М. Вебером при обсуждении возможных источников политической власти и позднее стало активно использоваться при изучении множества иных, зачастую далеких друг от друга проблем[2]. Для нашей темы ключевое значение имеет разграничение двух взаимосвязанных, но тем не менее не совпадающих характеристик социального порядка – легальности и легитимности. К сожалению, в социологической и политологической литературе описание этой дихотомии нередко оказывается настолько переусложненным и непрозрачным, что без попытки дать ей более внятное и предметное рабочее определение, по-видимому, не обойтись.
Воспользовавшись представлениями, выработанными в рамках новой институциональной экономической теории, можно было бы сказать, что легализация связана с формальными, тогда как легитимация – с неформальными механизмами признания чьих-либо прав на что-либо. Говоря проще, легитимация – это признание окружающими прав некоего X на некое Y, где неопределенное выражение «окружающие» используется намеренно, чтобы в зависимости от контекста вместо него можно было подставить то, что больше всего подходит в том или ином конкретном случае. Отказ в таком признании – это базовый, наиболее фундаментальный и наиболее доступный инструмент инфорсмента, поскольку пользование им чаще всего не требует больших издержек и обходится практически бесплатно. Это дисциплинирующее средство, которое почти всегда есть у слабых против сильных, и несмотря на его кажущуюся хрупкость и эфемерность, оно, как ни странно, иногда срабатывает и оказывается вполне эффективным.
...
2. На чем может строиться легитимность?
Но если легитимность прав собственности означает наличие у них неформального общественного признания, то тогда неизбежно возникает вопрос о его основе. Откуда оно вырастает, на чем строится? От каких факторов зависит?
Чтобы не усложнять задачу, я не буду пытаться выводить возможные основания легитимности из каких-либо общетеоретических посылок, а попробую просто обобщить те идеи, из которых при обращении к данной теме чаще всего исходят российские авторы. В первом приближении здесь, как мне кажется, можно выделить три основных подхода.
...
1. Возможно, все дело в определенных идеологических конструктах – стереотипах восприятия, вбиваемых в головы людей (без их прямого участия) некими внешними силами.
...
2. Не менее вероятно, что за суждениями о легитимности/нелегитимности собственности могут скрываться те или иные частные интересы. Тогда определяющим оказывается разделение членов общества на выигравших и проигравших: кому приватизация была выгодна, те ее одобряют; кто от нее ничего не приобрел либо даже потерял, те ее осуждают.
Выигрыши и проигрыши, о которых идет речь, не обязательно должны выступать в прямой форме и быть прямо связанными с дележом государственных активов. Они могут носить также и косвенный характер. Так, переход от экономики, основанной на государственной собственности, к экономике, опирающейся на частную собственность, неизбежно меняет структуру спроса на рабочую силу. Позиции одних групп на рынке труда ослабевают, других – становятся сильнее. Соответственно те из них, чьи шансы на высокие доходы и привлекательные рабочие места, ухудшаются (менее мобильные, с «нерыночным» человеческим капиталом, подверженные риску безработицы, занятые в бюджетном секторе), будут склонны отказываться от признания итогов приватизации; те же, чьи шансы на высокие доходы и привлекательные рабочие места, улучшаются (более мобильные, с «рыночным» человеческим капиталом, не подверженные риску безработицы, занятые во внебюджетном секторе), – их принимать. По аналогичной схеме, как можно предположить, будет строиться и реакция экономически неактивного населения (включая получателей социальных трансфертов).
- и тут не только принятие/непринятие приватизации, но и всего перехода, и более того - капитализма как идеи, именно на идейном уровне.
3. Наконец, нельзя исключить, что оценки собственности как легитимной или нелегитимной могут строиться исходя из элементарных, обыденных представлений людей о «честном/нечестном» или, если воспользоваться аналогией со спортом, «спортивном/неспортивном» поведении. Санкцию легитимности чаще всего получают события, процессы и институты, которые не противоречат сложившимся в обществе представлениям о «честной игре» (fair play). И наоборот: когда «неспортивность» происходящего достигает критической отметки, легитимность рассыпается и перебить это не удается тогда никакими другими козырями – включая ссылки на эффективность.
Встав на такую позицию, можно было бы вернуться к нашим исходным понятиям и переопределить их, сказав, что легальность – это соответствие конкретным нормам позитивного права (писанного закона), в то время как легитимность – это соответствие более общим мета-правовым принципам, из которых в конечном счете вырастает само формальное право и которые оно призвано воплощать и выражать. Для обозначения этих принципов разные авторы – при общности понимания – прибегают к различным терминам[6].
Так, А. Смит, разработавший до-веберовскую, если можно так выразиться, концепцию легитимности, использовал для этого понятие propriety – «правильность», «подобающесть» (от proper – «правильный»). Именно оно стало смысловым центром его «Теории нравственных чувств» (скорее всего, смитовский терминологический выбор был не случаен, если учесть, что слово propriety является однокоренным со словом property и в разговорном английском может употребляться для обозначения частной собственности)[7]. Смит доказывал, что существует конечное число критериев, по которым принадлежность чего-либо кому-либо может оцениваться как соответствующая или не соответствующая propriety. Он полагал также, что суждения разных людей на этот счет не то чтобы полностью совпадают, но имеют тенденцию конвергировать. (Конечно, всегда остаются какие-то пограничные, неоднозначные случаи, по которым оценки, выносимые разными людьми, будут неизбежно различаться, но чем больше общность их опыта и чем активнее их взаимодействие, тем шире должна становиться зона схождения[8].) Без представлений о propriety и более или менее адекватном их отражении в писанном праве, считал Смит, сложные общества, основанные на разделении труда, хорошо работать не могут. По его мнению, рыночная система способна существовать и успешно развиваться только в том случае, если ее участники не нарушают, как он выражался, «законов справедливости»[9].
Многие современные исследования, посвященные проблеме легитимности собственности, подтверждают верность смитовской интуиции. Так, авторы одного из них, американские политологи Р. Дач и Г. Палмер, приходят к выводам, почти буквально повторяющим выводы Смита: «Рыночные экономики, – замечают они, – неспособны функционировать без широкого признания определенных базовых норм и правил, регулирующих индивидуальные трансакции. … Мы утверждаем, что эти базовые экономические нормы широко признаются индивидами – независимо от их принадлежности к разным культурам или обладания разным социоэкономическим статусом»[10]. Лучше всего суть такого представления о легитимности собственности передает мысль, вынесенная в название их работы: значение имеют не выигрыши или проигрыши, но то, как ведется сама игра (более подробное обсуждение результатов этого исследования см. в Приложении).
Итак, в понимании возможных оснований легитимности прослеживаются по меньшей мере три альтернативных подхода. Более наглядно различия между ними можно проиллюстрировать с помощью несложного мысленного эксперимента. Предположим, что нами была сформирована репрезентативная выборка из граждан США, которым была предоставлена необходимая информация о приватизации в России примерно в том же объеме, в каком она имеется у россиян. После чего был проведен опрос об их отношении к этому событию. В том случае, если бы действовал один только первый канал, ответы американцев и россиян должны были бы радикально разойтись – из-за принципиальных различий, существующих в их базовых идеологических установках. В том случае, если бы действовал один только второй канал, участники американского опроса оказались бы в затруднении, поскольку на их благосостояние российская приватизация никак реально не повлияла – грубо говоря, им от нее ни тепло, ни холодно. Им пришлось бы либо отказываться от ответа, либо отвечать наобум, так что голоса «за» и «против» разделились бы примерно поровну. Наконец, в том случае, если бы действовал один только третий канал, большинство американцев отказали бы российской приватизации в одобрении точно так же, как это делают большинство россиян, – по той простой причине, что она слишком мало напоминала ход «честной игры».
- отличная идея эксперимента, жаль, не проведен - причём не только на американцах.
...
«…нужно решить так называемую проблему компенсаций, т. е. вопрос о легитимности собственности. В чем суть этой проблемы? Истории не известны случаи, когда удалось бы распределить собственность так, чтобы это распределение было признано правомерным и справедливым всеми группами общества. И через некоторое время после радикального перераспределения собственности общество обязательно сталкивается с проблемой компенсации. Речь идет о том, на каких условиях группы, проигравшие при распределении собственности, готовы признать это распределение приемлемым» (А. Аузан);
- ну или при каких условиях их мнением можно пренебречь; как пример - "земля-крестьянам" и национализация, "уплотнение" 1917-1922: проигравших ~5% или менее по построению, причём часть эмигрировала, часть погибла, часть всё это приняла и согласилась, не напоказ, а внутреннее - мнением оставшихся ~1-3% с технической точки зрения (морально-этическую оставим в стороне) можно и пренебречь, это не очень сильно будет влиять на ход дел. По крайней мере - на коротких горизонтах.
«Хаотичность приватизации, отсутствие простых и четких правил, соблюдаемых всеми участниками процесса (что является обязательным элементом при оценке его результатов как справедливых и честных), запутанность и нестабильность процедур – все это, безусловно, породило в общественном сознании восприятие приватизации как несправедливой и, следовательно, подлежащей возможному пересмотру» (Г. Явлинский)
3. Множественность оснований легиминости и эмпирические данные
Естественно полагать, что в реальности все три «механизма легитимации» действуют одновременно, хотя соотношение между ними может меняться и быть очень разным. Тем неожиданнее выглядит то, что в российских публикациях по проблеме легитимности собственности одному из этих факторов – третьему – уделяется крайне мало внимания: он либо упоминается мимоходом, либо вообще выносится за скобки, как если бы его не существовало[12]. Но согласуется ли такая объяснительная асимметрия с имеющимися опросными данными?
Ключевым эмпирическим фактом можно считать то, что в российском обществе сложилось почти консенсусное неприятие приватизации и выросшей на ее основе крупной частной собственности. Это неприятие идет поверх всех и всяческих барьеров и перегородок – политических, идеологических, образовательных, социальных, имущественных и любых иных. Очень трудно отыскать какую-либо компактную социальную группу, внутри которой подавляющее большинство приветствовало бы приватизацию и благожелательно отзывалось о крупной частной собственности. В данном отношении различные опросные центры рисуют практически идентичную картину. Так, по данным Левада-центра, в 2000-2007 гг. доля выступавших за полный или частичный пересмотр итогов приватизации колебалась в пределах 78-83%, тогда как доля готовых оставить их без изменений – в пределах 7-15% (Таблица 2). Близкие результаты были получены в одном из обследований РОМИР (2003 г.): за полную или частичную деприватизацию высказались 77%, против – 18%[13]. В том же интервале лежат и оценки ИСПИ РАН (2006 г.): соответственно 81% и 17%[14]. При таком единодушии в восприятии результатов приватизации едва ли удивительно, что 77% российских граждан полагают, что хозяева крупной частной собственности владеют ею не по праву, тогда как в обратном убеждены лишь 10%[15].
...
С одной стороны, в 1990-е годы конкуренция на рынке идей была достаточно активной, чтобы поверить в то, что за это время в сознании людей могла сформироваться однородная идеологическая картина мира – наподобие той, что существовала при советской власти. Как следует из Таблицы 5, ничего похожего на идеологическую однородность сейчас действительно нет. Но при этом оказывается, что вопреки ожиданиям группы, настроенные реформистски, относятся к приватизации не намного лучше, чем группы, настроенные традиционалистски. В «реформистских» группах признать ее результаты точно так же готово лишь абсолютное меньшинство: среди тех, кто испытывает симпатии к «демократам», таких набирается только 14%; среди тех, кто выражает готовность голосовать за СПС или «Яблоко» – 12-14% (оценка 2003 г.); среди тех, кто считает события августа 1991 г. демократической революцией, – 19%. Даже среди тех, кто приветствует саму идею приватизации и осознает ее необходимость, согласие с тем, как она была проведена на практике, выражают менее 25%. ... Еще парадоксальнее, что представители наиболее продвинутых и информированных групп, которые, казалось бы, должны обладать по отношению к идеологическому «импринтингу» наибольшим иммунитетом – лица с высшим образованием и жители Москвы – к результатам приватизации настроены даже более непримиримо, чем другие группы: среди них в ее поддержку высказываются соответственно только 9% и 2% (Таблица 3). Схематически рассуждая это означает, что даже в том случае, если бы произошло чудо и все россияне обратились вдруг в убежденных «демократов» и «реформистов», число сторонников деприватизации сократилось бы максимум на 10 п. п. – с фактических 75% до гипотетических 65%,
С другой стороны, не слишком вероятно, чтобы оценки легитимности/нелегитимности определялись исключительно или хотя бы в основном экономическим благосостоянием и социальным статусом различных групп. Данные, представленные в Таблице 4, показывают, что это действительно не так. Из них, в частности, следует, что те, кто выиграли от приватизации – предприниматели, топ-менеджеры, обладатели недвижимости, высокодоходные группы, осуждают ее результаты почти так же энергично, как и те, кто от нее проиграл[16]. Так, среди лиц с наивысшими доходами против любых возможных вариантов передела собственности выступают только 13%; среди тех, кто может позволить себе приобретать предметы длительного пользования или даже недвижимость, – 12%; среди тех, кто относят свои семьи к высшим слоям общества, – чуть более 20%[17]. Среди «руководителей» с подобных позиций выступают 11%, а среди «независимых предпринимателей» и того меньше – 10% (Таблица 3). Более того, специальный опрос владельцев и топ-менеджеров частных компаний, проведенный в 2007 г. ВЦИОМ, показал, что даже среди них последовательных противников полного или частичного пересмотра итогов приватизации набирается только 17%[18]. Получается, что в воображаемой ситуации, когда бы все россияне переместились вдруг в «высшие слои общества», число сторонников деприватизации сократилось бы примерно на 7 п. п. – с фактических 75% до гипотетических 68%, а в ситуации, когда бы все они подались вдруг в «независимые предприниматели», оно бы даже возросло – до отметки 80%!
- ну, правда, можно сказать, что как минимум лица с наивысшими доходами под "возможными вариантами передела собственность" (если формулировка была именно такой) на автопилоте понимают немного другое
При всей условности и упрощенности таких подсчетов они ясно показывают, что объяснительную силу двух первых «механизмов легитимации» не следует преувеличивать. Несомненно, ссылками на их действие можно объяснять наблюдаемые групповые отклонения от среднего уровня неприятия приватизации, однако ими невозможно объяснить, почему столь высок он сам. Такое более общее объяснение, по-видимому, может обеспечить только обращение к третьему из выделенных нами факторов. Скорее всего, именно с его действием связано наблюдаемое около-консенсусное состояние российского общественного мнения по поводу приватизации и ее итогов. Предположение о высокой (возможно, определяющей) значимости этого фактора хорошо согласуется с имеющимися опросными данными[19].
В том, что приватизация проводилась нечестно и что крупные состояния нажиты нечестным путем, уверены примерно 90% россиян и даже среди «предпринимателей» таких оказывается 72%[20]. Причем резко негативный имидж «приватизационной игры» был, по-видимому, сформирован не столько ее исходными правилами или конечными результатами (скорее всего, это было лишь следствием), сколько тем, как она воплощалась на практике. Действительно, в российском обществе существует твердая убежденность, что приватизация осуществлялась с массовыми нарушениями даже формальных «правил игры» – не говоря уже о неформальных[21].
[21] Ограничусь единственной иллюстрацией, показывающей, что подобная убежденность возникла не на пустом месте. В процессе приватизации достаточно широко использовался метод инвестиционных конкурсов. Однако, насколько мне известно, не было ни одного случая, когда бы новые собственники, победившие на таких конкурсах, затем скрупулезно, пункт за пунктом выполняли условия инвестиционной программы, и можно назвать лишь два-три случая, когда из-за их невыполнения приватизированные активы возвращались обратно государству.
С тем, что она проводилась в основном по закону, готовы согласиться только 15%, а в то, что она была вполне беспристрастной, верят менее 5% (Рис. 1 и 2). Данные же, представленные на Рис. 3, показывают, что в общем и целом установка на пересмотр итогов приватизации проявляется тем сильнее, чем серьезнее и масштабнее предполагаемые отклонения от правил «честной игры» при ее осуществлении[22].
...
Все указывает на то, что устойчиво негативное отношение к приватизации и ее результатам нельзя считать чем-то наносным, случайным, внушенным или преходящим – и даже чем-то, легко покупаемым за деньги. Ее неприятие имеет под собой прочную «экспериментальную» основу и укоренено, выражаясь по-смитовски, в глубинных представлениях о propriety[23]. Но следует ли отсюда, что оно является абсолютным тормозом для экономического развития и чревато катастрофическими последствиями, как думают многие?
4. Может ли легитимность быть разной?
Чтобы поместить сегодняшнюю ситуацию в сравнительную перспективу, обратимся к более раннему эпизоду, когда в России была проведена другая, куда более драматичная «приватизация» и когда легальность и легитимность разошлись настолько сильно, что из-за этого вся последующая история страны пошла, можно сказать, вкривь и вкось. (Сразу же оговорюсь, что предлагаемая реконструкция не претендует на полную историческую достоверность; ее цель иная – обеспечить удобный стандарт для сравнения, пусть даже недостаточно корректный с собственно исторической точки зрения.)
Под «другой приватизацией» я имею в виду Манифест о вольности дворянской Петра III (1762), освободивший дворян от обязательной государственной службы (хотя ряд правительственных решений, которые ему предшествовали, имели ту же направленность, логическая точка в этом процессе была поставлена именно им). В результате принятия этого акта дворяне, которые прежде принадлежали государству, стали принадлежать самим себе. Заодно в их полную собственность отошли земли, с которых они кормились, а также прикрепленные к этим землям крестьяне. Так эмансипация для одних обернулась экспроприацией для других.
До этого момента окружающий мир был устроен в глазах крестьян вполне разумным и понятным образом: дворяне несли государственную службу; они и их семьи нуждались в средствах к существованию; эти средства своим трудом на земле должны были обеспечивать крестьяне. Таким образом, с крестьянской точки зрения доступ дворян к земле был жестко увязан с их пребыванием на службе государства: первое без второго просто не мыслилось. Но отсюда следовало, что «эмансипация» дворян автоматически должна была бы вести к потере ими всяких прав и на землю, и на пользование крестьянским трудом. Поскольку же ничего этого не произошло, в восприятии крестьян «постприватизационный» порядок вещей оказался полностью лишен легитимности.
Многочисленные симптомы делегитмации обнаруживаются повсюду. Достаточно вспомнить о разразившемся вскоре пугачевском восстании; об идее «черного передела», которая примерно в этот период дала о себе знать впервые; о той лютости, с какой отныне при малейшем ослаблении власти крестьяне начинали резать помещиков и жечь усадьбы, и т. п. Но все же самое интересное здесь, пожалуй, другое – а именно то, что на протяжении практически всего «постприватизационного» периода в России сохранялся и продолжал действовать институциональный механизм, который консервировал историческую память о «неправедной приватизации», транслируя ее из поколения в поколение. Конечно же, я имею в виду общину. Именно в ее рамках происходила передача от поколения к поколению информации о том, какая именно деревня какие именно земли у какой именно помещичьей семьи должна отобрать и вернуть себе. Если бы не этот институциональный механизм консервации памяти, то тогда, возможно, оставались бы хоть какие-то шансы на то, что оборот земель, движение людей и смена собственников постепенно привели бы к угасанию памяти о нелегитимном перераспределении собственности, осуществленном в середине 18 в. Вместо этого фактически все делалось для того, чтобы эту память законсервировать, поскольку и российская власть, и российские интеллектуалы общину всячески оберегали и чуть ли на нее не молились – кто по фискальным, кто по идеологическим, кто по узкокорыстным соображениям. В результате историческая память о «неправедной приватизации» просуществовала в почти неизменном виде полтора столетия и в начале 20 в. легитимность в конце концов с треском победила легальность, что обернулось трагедией для всех.
Как же на этом фоне выглядит нынешняя ситуация? Нетрудно заметить, что она является принципиально иной. Во-первых, представления о нелегитимности, существовавшие в «старой» России, были адресными и именными – конкретные общины имели претензии к конкретным помещичьим семьям по поводу конкретных земельных участков. В отличие от этого в современной России сложилась ситуация, когда некое размытое множество людей убеждено в том, что в руки некоего размытого множества собственников нечестными путями перешло некое размытое множество активов. (Единственным персонализированным сегментом в этом пространстве анонимности была и остается так называемая «олигархическая» собственность.) Во-вторых, никакого институционального механизма по консервации исторической памяти – наподобие общины – сейчас нет и не предвидится. Это означает, что движение людей, оборот активов и смена собственников могут вести (и, по-видимому, уже ведут) к пусть медленному, но рассасыванию проблемы[24]. Конечно, государство способно искусственно тормозить скорость этого процесса, периодически реанимируя память о приватизационном опыте с помощью средств массовой информации, но это уже другой вопрос. И, в-третьих, если тогда угроза сложившимся структурам собственности шла снизу (идея «черного передела»), то сейчас – сверху (со стороны государства). Этот пункт следует подчеркнуть особо: в условиях почти полной безадресности и безымянности никакая тотальная стихийная экспроприация невозможна в принципе – хотя бы по чисто техническим причинам.
Таким образом, состояние нелегитимности может быть очень разным. Как показывает опыт, в одних случаях дистанция между отказом признать результаты состоявшегося перераспределения собственности и практическими действиями по их пересмотру действительно оказывается исключительно короткой, но в других – очень и очень значительной. Поэтому если сфокусированную нелегитимность, существовавшую в «старой» России с середины 18 в., можно назвать отложенной катастрофой, то размытая нелегитимность, существующая сегодня, – это не более чем институциональная родовая травма. Подобно тому, как страны могут иметь конкурентные недостатки, связанные с их географией, – когда, например, они располагаются в зоне очень низких температур, точно так же они могут иметь конкурентные недостатки, связанные с их историей, – когда, например, некое событие прошлого отбрасывает на последующее развитие длинную тень на много лет или даже десятилетий вперед. Но такая родовая травма не обязательно является абсолютным препятствием для роста. И если уж случилось так, что экономика страдает от конкурентных анти-преимуществ какого-то одного типа, то естественно полагать, что их вполне возможно компенсировать за счет конкурентных преимуществ какого-то другого типа.
5. Эффекты размытой нелегитимности и поиски выхода
Негативные последствия размытой нелегитимности очевидны и легко обозримы. К числу важнейших можно отнести: 1) поддержание в обществе полудепрессивного социально-психологического климата; 2) конкурентные преимущества, получаемые любыми политическими силами, которые готовы эксплуатировать тему нелегитимности собственности в своих интересах; 3) постоянное искушение для государства использовать ссылки на нелегитимность результатов приватизации для давления на бизнес и/или селективного отъема активов; 4) малый радиус доверия участников рынка как друг к другу, так и к действующим институтам; 5) ослабление инвестиционной активности и искажение самой структуры инвестиций (смещение вложений от долгосрочных к краткосрочным, от менее ликвидных к более ликвидным, от внутренних к внешним и т.д.); 6) усиление общей информационной непрозрачности экономики. Все это, конечно, крайне плохо, но, во-первых, едва ли фатально и, во-вторых, совершенно не уникально, поскольку избежать проблемы нелегитимности собственности не удалось ни одной из переходных экономик – независимо от того, насколько масштабной и быстрой была проводившаяся в них приватизация и какими методами и в каких формах она осуществлялась.
...
Как ни странно, но нельзя назвать ни одной пост-социалистической страны, где бы проведенная приватизация пользовалась поддержкой большинства граждан: в среднем готовность признать ее результаты выражает лишь пятая часть их населения. Даже в самой толерантной по отношению к приватизации стране – Эстонии – оставить все без изменений согласны только 45% (еще более высокую оценку по Белоруссии я оставляю без комментариев). С этой точки зрения Россия со своими 18% не представляет собой ничего экстраординарного, располагаясь почти в самой середине списка. Более того, если исключить страны Балтии, то на всем постсоветском пространстве уровень нелегитмности собственности оказывается в ней наименьшим.
- белорусский результат как минимум не кажется неверным; причины же... ну тоже в общем понятны и естественны. И нет, это не боязнь бацьки. Просто там оно, видимо, как-то без особого трэша прошло, и всё как-то да работает. Может быть даже неплохо. Вот и не вызывает острого неприятия - "сп...дили, да еще и про..ли".
Если что и отличает Россию от многих других постсоциалистических стран (прежде всего – Центральной и Восточной Европы), так это высокая доля сторонников национализации – 37% (восьмое место среди всех 28 обследованных стран). Однако критичность этого результата также не следует преувеличивать, поскольку он практически совпадает с тем, что наблюдается в Словакии, и не намного (лишь на 8-12 п.п.) превышает те, что демонстрируют Болгария или Венгрия.
...
(окончание следует)
Fakir> Собственность без легитимности? – аналитический портал ПОЛИТ.РУ
Fakir> ---
(окончание сокращённого варианта)
Как же в свете этого выглядят многочисленные практические рецепты, выдвигаемые различными российскими авторами с целью придания приватизации и ее результатам искомой легитимности? Надо сказать, что варьируют они в очень широком диапазоне – от требований тотальной ренационализации до призывов убедить людей, что на самом деле от приватизации им стало только лучше. Среди наиболее популярных и чаще всего обсуждаемых: проекты по восстановлению государственной собственности на все природные ресурсы; предложения по резкому снижению существующего высокого неравенства в распределении доходов; схемы по установлению на приватизированную собственность единовременного компенсационного налога (предложение М. Ходорковского, завоевавшее впоследствии широкую популярность); идея обязать крупных российских собственников продать определенную долю принадлежащих им активов, перечислив вырученные деньги на обесценившиеся в начале 1990-х гг. счета вкладчиков Сбербанка (С. Гуриев) (неожиданно видеть такое от Гуриева! -F.); подходы в духе «народного капитализма», предусматривающие продажу населению мелких пакетов акций крупнейших российских государственных корпораций (М. Дмитриев) (а недурная идея! особенно в сочетании с предыдущей - не продажа, а передача, или продажа существенно ниже рынка; ну и ограничения, чтобы опять не вышло как с ваучерами - например, без права перепродажи в течение 2-5-10 лет); разработка «пакта экономической легитимности» между государством, бизнесом и обществом, который подвел бы окончательную черту под проблемой легитимности собственности (Г. Явлинский); планы по усилению социальной ответственности крупного бизнеса – активизации благотворительной деятельности, финансированию социально значимых проектов в области образования и здравоохранения и т. д. (РСПП); советы крупному бизнесу направить инвестиции в совершенствование судебной системы и установление более высоких правовых стандартов (А. Аузан); выдвижение аргументов, обосновывающих необходимость более активного развития малого предпринимательства; призывы к развертыванию среди населения пропаганды, разъясняющей, что частная собственность священна и неприкосновенна (К. Ремчуков). Конечно, этот перечень далеко не полон и его можно было бы продолжить.
Нельзя не согласиться, что некоторые из этих мер вполне могут привести к определенным подвижкам в общественном мнении, но сделать так, чтобы отношение общества к приватизации и ее результатам из отрицательного стало положительным, они неспособны[26]. Уязвимое место большинства таких предложений состоит в том, что они пытаются изобрести формальное решение проблемы, которая по своей природе является неформальной. Говоря иначе, проблема легитимности воспринимается их разработчиками так, как если бы она была проблемой легальности. Все они надеются отыскать некий магический переключатель, щелкнув которым можно было бы разом перевести ситуацию из режима нелегитимности в режим легитимности. Но с такой аморфной инстанцией как общественное мнение невозможно ни заключать формальные договоры, ни возлагать на нее формальные обязательства, требуя затем их строгого выполнения. Подобными мерами можно лишь приглушить остроту проблемы, сбив, скажем, градус неприятия с отметки 80-90% до отметки 60-70%. Но даже и это не вполне очевидно: нет никаких гарантий, что они не дадут обратного эффекта, вызвав, напротив, радикализацию общественного мнения.
Наглядно показать это можно на примере едва ли не самой популярной идеи, которая успела завладеть умами многих экспертов и даже получила оформление в виде специального законопроекта, внесенного в Государственную думу, – идеи единовременного компенсационного налога. Обычно в качестве главного аргумента в ее защиту ссылаются на пример Великобритании, где такой налог был с успехом применен. Нетрудно, однако, убедиться, что аналогия с британским опытом, из которой исходят эти предложения, является в значительной мере ложной.
В британском случае суть проблемы состояла в том, что на момент проведения приватизации ее участники – как продавец (в лице государства), так и потенциальные покупатели – не располагали необходимой информацией о реальной (рыночной) ценности приватизируемых активов. Когда же по прошествии нескольких лет выяснилось, что они были проданы по ценам значительно ниже рыночных, то все участники пришли к единому согласованному мнению, что в том случае, если бы такая информация имелась у них с самого начала, то тогда переход государственных компаний в частные руки осуществлялся бы по более высоким ценам и что поэтому было бы правильно возложить на победителей приватизационных торгов обязательства по доплате в форме разового компенсационного налога в пользу общества.
Но в переходных экономиках, как следует из нашего анализа, нелегитимность собственности порождается не столько отсутствием информации о реальной стоимости приватизируемых активов, сколько многочисленными отступлениями от принципов «честной игры» при их распродаже[27]. Отсюда – очевидные различия между постприватизационными ситуациями в Великобритании и в России. Чтобы они проступили яснее, предположим, что в Великобритании через какое-то время после перехода некой государственной компании к частным владельцам стало известно, что они сумели заранее договориться о цене с организаторами приватизационного аукциона и что от участия в нем под надуманными предлогами были отстранены их потенциальные конкуренты. Вопрос: удовлетворилась бы британская публика решением своего правительства взыскать с владельцев компании компенсационный налог, оставив при этом ее саму в их руках?
Признание чьей-либо собственности в качестве легитимной есть просто-напросто обещание ее уважать. Но если уважение и покупается за деньги, то все-таки, как показывает этот гипотетический пример, в достаточно ограниченных пределах. Поэтому маловероятно, чтобы в российских условиях посредством компенсационного налога в самом деле удалось добиться легитимации постприватизационной структуры собственности. Даже при благоприятном исходе его «легитимационный» эффект будет ограниченным, а при неблагоприятном он может даже стать отрицательным, спровоцировав эскалацию требований все новых и новых компенсационных платежей[28].
...
Рискну предположить, что для многих людей память о приватизационном опыте 1990-х гг. служит всего лишь историческим якорем, хронологической зацепкой, к которой они «пристегивают» свое восприятие текущих процессов. Это означает, что, отказываясь признавать результаты приватизации, они обращаются не столько к событиям прошедших лет, сколько к тому, что происходит сегодня; не столько к отступлениям от принципов «честной игры», которые имели место когда-то, сколько к отступлениям от ее принципов, которые имеют место сейчас; не столько к прошлому, сколько к настоящему и возможному будущему. О чем в первую очередь свидетельствует такой отказ, так это о бессилии и бесправии, которые большинство людей ощущают при реальных или предполагаемых взаимодействиях с теми, кого они относят к «крупным собственникам», а также о «моральном сопротивлении», которое они тем не менее готовы им оказывать.
Самый эффективный способ, как можно было бы ускорить выход российской институциональной системы из ловушки размытой нелегитимности, – это сделать так, чтобы конфликты по поводу собственности перестали везде и всегда разрешаться в пользу «сильных» и в ущерб «слабым». Серьезных подвижек в направлении легитимации крупной частной собственности можно так никогда и не дождаться, если в массовом порядке все так же будет идти снос индивидуальных гаражей; если охранные структуры застройщиков все так же будут прибегать к силовым действиям по отношению к жителям близлежащих домов (да уж, собрание жильцов в присутствии автоматчиков - это как-то не способствует); если строительные фирмы, занимающиеся возведением коттеджных поселков, все так же будут угрожать поджогами владельцам окрестных дач и т.д. Одним словом, до тех пор, пока отношения по поводу собственности между «сильными» и «слабыми» не станут хотя бы отдаленно напоминать fair play, люди будут постоянно продолжать возвращаться к негативному приватизационному опыту 1990-х гг. И в таком случае состояние размытой нелегитимности, в которое оказались погружены российское общество и российская экономика, будет еще долго сохраняться и воспроизводиться.
А вообще ко всем этим причинам принятия-непринятия я бы добавил еще одну - хотя может она и частный случай 3-й, но всё же это не совсем "правила игры" - а именно: в хороших ли руках оказалась собственность? Кто там - Хозяин с большой буквы, настоящий рачительный хозяин и приличный человек, или временщик, или просто дурак? Потому что вот на некоторых смотришь, и видно - и человек толковый и грамотный, и по жизни не г...но (ну или как минимум в глаза это не бросается при не очень близком знакомстве), и вообще - иногда, может, он в этой области вообще понимает на стратегическом уровне лучше всех в стране, ну как когда-то Форд или Крупп в своём деле. Дело в надёжных руках, и всё на пользу. И как-то внутреннее неприятие не возникает - неважно уже , как оно там оно ему в руки попало 20-30 лет назад, что уж теперь-то. Раз дело по уму идёт. Можно рассматривать его, в конце концов, как собственного наследника. Т.е. как бы да, я может и не считаю вполне справедливым, что он стал собственником всей этой большой, а порой и огромной собственности (не исключено, кстати, что и он сам не считает
), но согласен, чтобы он продолжал им быть.
Кстати, это отлично согласуется и с положением, что признание чьей-либо собственности в качестве легитимной есть просто-напросто обещание ее уважать - да, уважение не покупается за деньги, но может быть завоёвано личностью владельца.
А если кажется, что собственность в руках человека неграмотного в данной области, или временщика, и он не то что не видит отрасль на десятки лет вперёд и своё место в ней, а просто даже об этом не думает - то неприятие становится очень острым. И опять же пофигу, в какой степени по правилам он стал собственником. Хотя по построению не очень-то - например, он своё дело едва ли создал с нуля, потому что тогда не мог бы быть ни неграмотным, ни временщиком.
Fakir> ---
(окончание сокращённого варианта)
Как же в свете этого выглядят многочисленные практические рецепты, выдвигаемые различными российскими авторами с целью придания приватизации и ее результатам искомой легитимности? Надо сказать, что варьируют они в очень широком диапазоне – от требований тотальной ренационализации до призывов убедить людей, что на самом деле от приватизации им стало только лучше. Среди наиболее популярных и чаще всего обсуждаемых: проекты по восстановлению государственной собственности на все природные ресурсы; предложения по резкому снижению существующего высокого неравенства в распределении доходов; схемы по установлению на приватизированную собственность единовременного компенсационного налога (предложение М. Ходорковского, завоевавшее впоследствии широкую популярность); идея обязать крупных российских собственников продать определенную долю принадлежащих им активов, перечислив вырученные деньги на обесценившиеся в начале 1990-х гг. счета вкладчиков Сбербанка (С. Гуриев) (неожиданно видеть такое от Гуриева! -F.); подходы в духе «народного капитализма», предусматривающие продажу населению мелких пакетов акций крупнейших российских государственных корпораций (М. Дмитриев) (а недурная идея! особенно в сочетании с предыдущей - не продажа, а передача, или продажа существенно ниже рынка; ну и ограничения, чтобы опять не вышло как с ваучерами - например, без права перепродажи в течение 2-5-10 лет); разработка «пакта экономической легитимности» между государством, бизнесом и обществом, который подвел бы окончательную черту под проблемой легитимности собственности (Г. Явлинский); планы по усилению социальной ответственности крупного бизнеса – активизации благотворительной деятельности, финансированию социально значимых проектов в области образования и здравоохранения и т. д. (РСПП); советы крупному бизнесу направить инвестиции в совершенствование судебной системы и установление более высоких правовых стандартов (А. Аузан); выдвижение аргументов, обосновывающих необходимость более активного развития малого предпринимательства; призывы к развертыванию среди населения пропаганды, разъясняющей, что частная собственность священна и неприкосновенна (К. Ремчуков). Конечно, этот перечень далеко не полон и его можно было бы продолжить.
Нельзя не согласиться, что некоторые из этих мер вполне могут привести к определенным подвижкам в общественном мнении, но сделать так, чтобы отношение общества к приватизации и ее результатам из отрицательного стало положительным, они неспособны[26]. Уязвимое место большинства таких предложений состоит в том, что они пытаются изобрести формальное решение проблемы, которая по своей природе является неформальной. Говоря иначе, проблема легитимности воспринимается их разработчиками так, как если бы она была проблемой легальности. Все они надеются отыскать некий магический переключатель, щелкнув которым можно было бы разом перевести ситуацию из режима нелегитимности в режим легитимности. Но с такой аморфной инстанцией как общественное мнение невозможно ни заключать формальные договоры, ни возлагать на нее формальные обязательства, требуя затем их строгого выполнения. Подобными мерами можно лишь приглушить остроту проблемы, сбив, скажем, градус неприятия с отметки 80-90% до отметки 60-70%. Но даже и это не вполне очевидно: нет никаких гарантий, что они не дадут обратного эффекта, вызвав, напротив, радикализацию общественного мнения.
Наглядно показать это можно на примере едва ли не самой популярной идеи, которая успела завладеть умами многих экспертов и даже получила оформление в виде специального законопроекта, внесенного в Государственную думу, – идеи единовременного компенсационного налога. Обычно в качестве главного аргумента в ее защиту ссылаются на пример Великобритании, где такой налог был с успехом применен. Нетрудно, однако, убедиться, что аналогия с британским опытом, из которой исходят эти предложения, является в значительной мере ложной.
В британском случае суть проблемы состояла в том, что на момент проведения приватизации ее участники – как продавец (в лице государства), так и потенциальные покупатели – не располагали необходимой информацией о реальной (рыночной) ценности приватизируемых активов. Когда же по прошествии нескольких лет выяснилось, что они были проданы по ценам значительно ниже рыночных, то все участники пришли к единому согласованному мнению, что в том случае, если бы такая информация имелась у них с самого начала, то тогда переход государственных компаний в частные руки осуществлялся бы по более высоким ценам и что поэтому было бы правильно возложить на победителей приватизационных торгов обязательства по доплате в форме разового компенсационного налога в пользу общества.
Но в переходных экономиках, как следует из нашего анализа, нелегитимность собственности порождается не столько отсутствием информации о реальной стоимости приватизируемых активов, сколько многочисленными отступлениями от принципов «честной игры» при их распродаже[27]. Отсюда – очевидные различия между постприватизационными ситуациями в Великобритании и в России. Чтобы они проступили яснее, предположим, что в Великобритании через какое-то время после перехода некой государственной компании к частным владельцам стало известно, что они сумели заранее договориться о цене с организаторами приватизационного аукциона и что от участия в нем под надуманными предлогами были отстранены их потенциальные конкуренты. Вопрос: удовлетворилась бы британская публика решением своего правительства взыскать с владельцев компании компенсационный налог, оставив при этом ее саму в их руках?
Признание чьей-либо собственности в качестве легитимной есть просто-напросто обещание ее уважать. Но если уважение и покупается за деньги, то все-таки, как показывает этот гипотетический пример, в достаточно ограниченных пределах. Поэтому маловероятно, чтобы в российских условиях посредством компенсационного налога в самом деле удалось добиться легитимации постприватизационной структуры собственности. Даже при благоприятном исходе его «легитимационный» эффект будет ограниченным, а при неблагоприятном он может даже стать отрицательным, спровоцировав эскалацию требований все новых и новых компенсационных платежей[28].
...
Рискну предположить, что для многих людей память о приватизационном опыте 1990-х гг. служит всего лишь историческим якорем, хронологической зацепкой, к которой они «пристегивают» свое восприятие текущих процессов. Это означает, что, отказываясь признавать результаты приватизации, они обращаются не столько к событиям прошедших лет, сколько к тому, что происходит сегодня; не столько к отступлениям от принципов «честной игры», которые имели место когда-то, сколько к отступлениям от ее принципов, которые имеют место сейчас; не столько к прошлому, сколько к настоящему и возможному будущему. О чем в первую очередь свидетельствует такой отказ, так это о бессилии и бесправии, которые большинство людей ощущают при реальных или предполагаемых взаимодействиях с теми, кого они относят к «крупным собственникам», а также о «моральном сопротивлении», которое они тем не менее готовы им оказывать.
Самый эффективный способ, как можно было бы ускорить выход российской институциональной системы из ловушки размытой нелегитимности, – это сделать так, чтобы конфликты по поводу собственности перестали везде и всегда разрешаться в пользу «сильных» и в ущерб «слабым». Серьезных подвижек в направлении легитимации крупной частной собственности можно так никогда и не дождаться, если в массовом порядке все так же будет идти снос индивидуальных гаражей; если охранные структуры застройщиков все так же будут прибегать к силовым действиям по отношению к жителям близлежащих домов (да уж, собрание жильцов в присутствии автоматчиков - это как-то не способствует); если строительные фирмы, занимающиеся возведением коттеджных поселков, все так же будут угрожать поджогами владельцам окрестных дач и т.д. Одним словом, до тех пор, пока отношения по поводу собственности между «сильными» и «слабыми» не станут хотя бы отдаленно напоминать fair play, люди будут постоянно продолжать возвращаться к негативному приватизационному опыту 1990-х гг. И в таком случае состояние размытой нелегитимности, в которое оказались погружены российское общество и российская экономика, будет еще долго сохраняться и воспроизводиться.
А вообще ко всем этим причинам принятия-непринятия я бы добавил еще одну - хотя может она и частный случай 3-й, но всё же это не совсем "правила игры" - а именно: в хороших ли руках оказалась собственность? Кто там - Хозяин с большой буквы, настоящий рачительный хозяин и приличный человек, или временщик, или просто дурак? Потому что вот на некоторых смотришь, и видно - и человек толковый и грамотный, и по жизни не г...но (ну или как минимум в глаза это не бросается при не очень близком знакомстве), и вообще - иногда, может, он в этой области вообще понимает на стратегическом уровне лучше всех в стране, ну как когда-то Форд или Крупп в своём деле. Дело в надёжных руках, и всё на пользу. И как-то внутреннее неприятие не возникает - неважно уже , как оно там оно ему в руки попало 20-30 лет назад, что уж теперь-то. Раз дело по уму идёт. Можно рассматривать его, в конце концов, как собственного наследника. Т.е. как бы да, я может и не считаю вполне справедливым, что он стал собственником всей этой большой, а порой и огромной собственности (не исключено, кстати, что и он сам не считает
), но согласен, чтобы он продолжал им быть.Кстати, это отлично согласуется и с положением, что признание чьей-либо собственности в качестве легитимной есть просто-напросто обещание ее уважать - да, уважение не покупается за деньги, но может быть завоёвано личностью владельца.
А если кажется, что собственность в руках человека неграмотного в данной области, или временщика, и он не то что не видит отрасль на десятки лет вперёд и своё место в ней, а просто даже об этом не думает - то неприятие становится очень острым. И опять же пофигу, в какой степени по правилам он стал собственником. Хотя по построению не очень-то - например, он своё дело едва ли создал с нуля, потому что тогда не мог бы быть ни неграмотным, ни временщиком.
о, а теперь еще и попытки обелить бандитский раздел собственности и обьявить его благом.
Ну прям как в 90-х завоняло )))
Ну прям как в 90-х завоняло )))
В Китае официально завершилась кампания по расследованию и отмене приватизации и рыночных реформ, проведенных в 1990-х годах
По итогам судебного процесса, продлившегося восемь лет, 4082 акционера, включая 1039 иностранных граждан, лишены имущества и осуждены на пожизненное лишение свободы в трудовых лагерях, из них 590 заочно. Аналогичное наказание получили свыше 6 тысяч чиновников, устроивших продажу государственного имущества. Ещё до 15 тысяч человек по всему Китаю получили различные сроки за содействие приватизации, в том числе сотрудники правоохранительных и контролирующих органов, "проявившие преступное бездействие и любой ценой не прекратившие расточение народного имущества".
По итогам судебного процесса, продлившегося восемь лет, 4082 акционера, включая 1039 иностранных граждан, лишены имущества и осуждены на пожизненное лишение свободы в трудовых лагерях, из них 590 заочно. Аналогичное наказание получили свыше 6 тысяч чиновников, устроивших продажу государственного имущества. Ещё до 15 тысяч человек по всему Китаю получили различные сроки за содействие приватизации, в том числе сотрудники правоохранительных и контролирующих органов, "проявившие преступное бездействие и любой ценой не прекратившие расточение народного имущества".
Откатили по полной: отменив приватизацию 1990-х, Китай вернул себе $25 трлн
В Китае официально завершилась кампания по расследованию и отмене приватизации и рыночных реформ, проведенных в 1990-х годах. Новые Известия - последние новости России и мира сегодня // newizv.ru
Путин о Чубайсе: зачем он удрал, непонятно
Владимир Путин заявил, что никакой деприватизации в России не будет, и прокомментировал переезд экс-главы «Роснано» Анатолия Чубайса в Израиль. // www.fontanka.ru Путин о Чубайсе: зачем он удрал, непонятно.
Владимир Путин заявил, что никакой деприватизации в России не будет, и прокомментировал переезд экс-главы «Роснано» Анатолия Чубайса в Израиль:
«Там зачем-то прячется. Мне показали крупную фотографию из интернета, где он уже не Анатолий Борисович Чубайс, а Моше Израилевич, как он там живет. Зачем он это делает, я не понимаю, что он удрал. <...> На фига это ему нужно, я, честно говоря, не понимаю», — резюмировал президент.
Mitry> По итогам судебного процесса, продлившегося восемь лет
Красавчики. Надо пригласить в РФ эту команду следователей.
Красавчики. Надо пригласить в РФ эту команду следователей.
parex12> Красавчики. Надо пригласить в РФ эту команду следователей.
Президент сказал - не надо.
Президент сказал - не надо.
A.1.> Путин о Чубайсе: зачем он удрал, непонятно - 12 сентября 2023 - Фонтанка.Ру
Ну чтобы в Гаагу не поехать, очевидно. Ибо веры в победу РФ у него никакой.
Ну чтобы в Гаагу не поехать, очевидно. Ибо веры в победу РФ у него никакой.
Реклама Google — средство выживания форумов :)
Дерлугьян (из сборника "Есть ли будущее у капитализма")
Советские промышленные активы посредством, как правило, грубо простых схем попали в частные руки (можно сказать и более резко — были украдены) еще до того, как появилось законодательство о приватизации. В это же время национальные республики и крупные муниципалитеты также стали фактически корпоративной собственностью того типа, что жители Чикаго и Нью-Йорка называют «политическими машинами».
...ближе к 1989 году. К этому времени Горбачев, совершая общую ошибку авторитарных реформаторов, производил впечатление все более дезориентированного и неадекватного политика. Не решаясь реактивировать государственную безопасность и партийный аппарат, он был слишком медлительными, чтобы оценить быстро растущий политический потенциал возникающих социальных движений. А Горбачев возложил слишком большие надежды на свой международный престиж и иностранные займы, напрасно ожидая, что это позволит ему остановить поднимающийся дома шторм, добиться ощутимых экономических результатов и самоутвердиться. Но иностранные займы едва ли когда-либо помогали развитию какой-нибудь страны (и менее всего в условиях государственной дезорганизации). Наоборот, взамен западные партнеры очень предсказуемо эксплуатировали драматическое ослабление позиций Москвы, требуя от нее обременительных концессий.
И тут номенклатурное большинство, до этого инертное и послушное, осмелилось действовать самостоятельно. Его отчаянные оборонительные действия трансформировались в опасные импровизации, направленные на выживание в краткосрочной перспективе. Разрушая давние советские табу, номенклатура развернула три стратегии, каждая из которых была взята из требований оппозиционных социальных движений. Это парламентские выборы, приватизация госпредприятий и национальный суверенитет. Поскольку во многих случаях номенклатура еще контролировала государственные организационные ресурсы и экономические активы на уровне их текущей административной юрисдикции, она могла использовать выборы для продвижения себя в спикеры или президенты, приватизацию — для самообогащения, национальный суверенитет — для того чтобы защитить себя от чисток, идущих из Москвы, и обуздывать неоперившиеся гражданские общества, спонсируемые местной интеллигенцией.
Это сообщение редактировалось 03.03.2024 в 19:52
- Последние действия над темой
- marata [05.05.2010 12:55]: Перенос в новую тему Флуд из тмы Чубайс: "Приватизация вообще не была экономическим процессом"
- marata [05.05.2010 12:57]: Перенос сообщений в Флуд из тмы Чубайс: "Приватизация вообще не была экономическим процессом"
- marata [05.05.2010 19:36]: Предупреждение пользователю lenivec, 05.05.10
- Balancer [31.01.2014 13:46]: Перенос сообщений в «Роснано»
- Fakir [13.02.2022 19:51]: Перенос в новую тему Флуд про военные расходы из темы про приватизацию
- Fakir [13.02.2022 20:07]: Перенос сообщений в Флуд про военные расходы из темы про приватизацию
- Все действия над темой
Copyright © Balancer 1997..2024
Создано 04.05.2010
Связь с владельцами и администрацией сайта: anonisimov@gmail.com, rwasp1957@yandex.ru и admin@balancer.ru.
Создано 04.05.2010
Связь с владельцами и администрацией сайта: anonisimov@gmail.com, rwasp1957@yandex.ru и admin@balancer.ru.
