"Мне запомнились два высказывания Сталина.
Когда я после подписания договора о дружбе сказал Сталину, что, по моему убеждению, немцы и русские больше никогда не должны скрестить оружие, Сталин с минуту подумал, а потом ответил буквально следующее: "Пожалуй, это всё-таки должно быть!" Я попросил переводившего советника посольства Хильгера ещё раз перевести мне эти слова, настолько необычной показалась мне эта формулировка.
(В этом месте - неужели Сталин прям по Фрейду проговорился?! Неужели настолько в глубине чувства кипели и переполняли, что сдержаться не мог, и вот, - прорвалось?) Когда я стал зондировать возможность более тесного союза благодаря договору о дружбе, имея ввиду регулярный союз для будущих сражений против западных держав, Сталин ответил мне: "Я никогда не допущу ослабления Германии!"
Над этими двумя высказываниями Сталина мне впоследствии приходилось часто задумываться. Что он, собственно, хотел сказать этисми словами? Резкие критики Советского Союза (в их числе и бывший английский посол в Берлине сэр Невилл Гендерсон) утверждали:
Сталин заключил пакт с Германией только для того, чтобы подтолкнуть фюрера к нападению на Польшу, хорошо зная, что Англия и Франция выступят на её стороне. После предположительной победы Германии над Польшей Россия, во-первых, вернёт себе потерянные в последней войне области, а во-вторых, будет спокойно глядеть, как ермания, воюя с западными державами, исчерпает свои силы, чтобы затем в подходящий момент бросить вся мощь Красной Армии на дальнейшую большевизацию Европы.
В связи с первым высказыанием Сталина второе приобретает ещё большее значение.
Оно недвусмысленно выдавало сознание Советским Союзом своей силы и намерение выступить в случае неудачного для Германии хода войны. Это высказывание, которое я в точности запомнил, было преподнесено Сталиным в такой спонтанной форме, что оно наверняка отвечало его тогдашнему внутреннему убеждению. Меня особенно поразила прозвучавшая в словах Сталина огромная самоуверенность насчёт боеспособности Красной Армии.
РАЗРЫВ С РОССИЕЙ
Ранней осенью 1940 года фюрер получил сообщение об усиливающейся концентрации советско-русских войск вдоль границы Восточной Пруссии. Согласно этому сообщению, только перед Восточной Пруссией были сосредоточены 22 советские дивизии, затем крупные группировки частей в восточной части Польши, а также 30 русских корпусов в Бессарабии.
После окончания французской кампании Гитлер в первый раз сообщил мне о таких симптомах необычного развёртывания сил против всё ещё дружественного государства. Больше он к этому вопросу не возвращался и лишь сказал, чтобы я бдительно следил за этими вещами.
В конце августа 1940 года меня посетил генерал-фельдмаршал Кейтель для разговора по русскому вопросу.
Фюрер говорил с ним о возможной угрозе со Стороны Советского Союза. Я пообещал Кейтелю, который имел насчёт конфликта с Россией опасения военного характера, что предприму всё возможное, дабы сохранить с нашей стороны хорошие отношения с Россией.
Некоторое время спустя я опять имел беседу по русскому вопросу с Адолфьом Гитлером. Он был очень возбуждён.
Поступили новые сведения о передвижениях войск на русской стороне. Фюрер упомянул также о русских намерениях на Балканах. Одновременно у него имелись и донесения полиции об усиливающейся деятельности коммунистов на германских предприятиях. Он впервые очень резко высказался насчёт предпологаемого им намерения Советского Союза. он взвешивал и такую возможность, что Сталин вообще заключил пакт с нами, исходя из предположений длительной войне на Западе, чтобы продиктовать нам сначала экономические, а затем политические условия.
Крупная концентрация советских войск в Бессарабии вызвала у Адольфа Гитлера серьёзные опасения и с точки зрения дальнейшей войны против Англии: мы не при каких обстоятельствах не могли отказаться от жизненно важной для нас румынской нефти. Продвинься здесь Рссия дальше, и мы оказалиь бы в дальнейшем ведении войны зависящими от доброй воли Сталина.
Такие перспективы, естественно, должны были пробуждать у Гитлера недоверие к русской политике. Во время одной нашей беседы в Мюнхене он сказал мне, что со своей стороны, обдумывает военные меры, ибо не хочет быть застигнутым врасплох.
Я со всей серьёзностью заявлял тогда фюреру, что по моему убеждению, ожидать нападения со стороны Сталина никак нельзя. Я предостерегал фюрера от каких-либо превентивных действий против России. Я наппоминал слолва Бисмарка о превентивной войне, в при которой Господь Бог не дат заглядывать в чужие карты". Фюрер вновь высказал подозрение насчёт еврейского влияния на Сталина в Москве, и несмотря на мои возражения, выржал решимость принять хотя бы военные меры предосторожности. Он был явно озабочен и очень взвинчен. В ответ на его категорическое желание мне пришлось пообещать ему никому ничего не говорить об этом.
Визит Молотова в в Берлин (12-13 ноября 1940 г.) не стоял под счастливой звездой, как я того желал. Молотов весьма энергично потребовал свободу рук для советского правительства в Финляндии... Молотов перешёл к вопросу о Балканах, выразив русское недовольство гарантией, данной Германией Румынии... Молотов поставил вопрос, согласны ли мы с тем, чтобы Россия дала такую же гарантию Болгарии. На вопрос гитлера, а просила ли болгария такую гарантию, как это в нашем случае имело место с Румынией, Молотов ответил уклончиво...
От этих бесед с Молотовым у Гитлера окончательно сложилось впечатление о серьёзном русском стремлении на Запад. ...Молотов в ходе наших переговоров бросил реплику насчёт русской заинтересованности в выходе из Балтийского моря в Северное, лишь подчеркнуло ощущавшееся Гитлером русское стремление на Запад. Визит закончился охлаждением отношений, и Адольф Гитлер своих соображений мне больше не высказывал. ...
В течение зимы и весны 1941 г. при всех моих докладах по русскому вопросу Адольф Гитлер занимал всё более отрицательную позицию... Прежде всего благодаря идеологическим взглядам, а так же русской политической позиции,
благодаря военным приготовлениям России и требованиям Москвы, у Адольфа Гитлера всё больше вырисовывалась картина чудовищной коммунистической опасности для Германии. Мои аргументы против этого действовали всё меньше и меньше.
... О существовании твёрдого намерения напасть на Восток я впервые узнал только после югославской кампании, начавшейся 6 апреля 1941 г. (уже 18 декабря 1940 г. Гитлер дал директиву № 21 о немедленной подготовке нападения на СССР, имевшую кодовое наименование "Операция Барбаросса".
Примечан. сост. ИМХО - миротворцу, пацифисту и "голубю", известному своим постоянным стремлением решить все проблемы с Россией ценой продолжения многочисленных уступок, Гитлер запросто мог сразу не сообщать о начале подготовке плана нападения на Россию.) Фюрер открыл мне, что принял окончательное решение о нападении на Россию.
По его словам, все имеющиеся у него военные донесения говорят о том, что Советский Союз предпринимает крупные военные приготовления от Балтийского моря до Чёрного. Он, мол, не хотел подвергнуться внезапности, раз уже осознал грозящую опасность...
Поворяю: для предотвращения уничтожения Германии с двух сторон Гитлер видел один-единственный выход: разделаться с Советским Союзом. Он напал на Россию прежде всего для того, чтобы самому не оказаться зажатым одновременно с Запада и Востока, как это всё же случилось потом. В совместном нападении трёх великих держав Адольф Гитлер видел проигрыш войны.
Уже сами по себе тесные отношения, которые советское правительство ещё летом 1940 года, через британского посла в Москве сэра Стаффорда Крипса установило с Лондоном, означали разрыв с нашими соглашениями.
Черчилль тогда будто бы сказал, что не пройдёт и полутора лет, как Россия выступит против Германии. Происходило и такое сближение Соединённых Штатов с Россией, что Рузвельт на основе новейшей информации смог намекнуть: вскоре произойдёт вступление России в войну против Германии.
Для враждебной позиции советского правительства против нас, проявлявшейся в этом ходе событий, есть только два объяснения: или влияние и уступки Америки и Англии побудило Россию к новой ориентации, или же
это было имевшееся у Сталина с самого начала намерение вообще не соблюдать заключённый с нами договор. Последнее объяснение отвечало взглядам Адольфа Гитлера, в то время как сам я считал и продолжаю считать и сейчас правильным объяснением поворота в русской политике первое. Моё мнение таково, что столкновения с Россией можно было избежать, однако для этого требовались уступки с нашей стороны.
Огромная мощь и развёртывание военной силы Советского Союза логично выдвигают вопрос: был ли Адольф Гитлер с его восприятием событий прав перед историей? Или же тот путь, к которому стремился я, был в долгосрочном плане всё же возможен?
Когда позже я через одного своего посредника в Стокгольме дал русским знать, что
фюрер, учитывая имеющиеся у нас материалы об агрессивных намерениях России, относится к дальнейшим соглашениям с Москвой весьма скептически, русские в ответ дали мне понять, что вопрос о вине им, собственно говоря, довольно безразличен."
[ слишком длинный топик - автонарезка ]